Французская революция: история и мифы

Моей маме посвящаю

Каждый пишет собственную всемирную историю. Если бы кому-то пришло в голову сопоставить несколько исторических трактатов, принадлежащих разным авторам, то несчастный зашел бы в полный тупик из-за того, что история, по сути, не ведает ни реальности, ни достоверности. Прошлое – личное ли, общественное ли – не что иное, как непролазные джунгли. Взявшись его описывать, рискуешь заплутать в потемках.

Г. Миллер

ОТ АВТОРА

Мюллер: Верить нельзя никому. Даже себе.

К/ф "Семнадцать мгновений весны"

– Ужасно, правда, не доверять никому?

– О нет, Андзин-сан, извините, – не согласилась она. – Это только одно из самых важных жизненных правил – ни больше, ни меньше.

Дж. Клавелл "Сёгун"

Всё началось довольно неожиданно. В один из сентябрьских дней 1981 г. мне позвонили. Снимая трубку, я и подумать не мог, что через миг получу предложение, которое на годы определит мою судьбу в науке. Но вышло именно так. Профессор Геннадий Семенович Кучеренко, мой научный руководитель, мягко поинтересовался у своего студента, не хочет ли тот специализироваться на истории Французской революции XVIII века (тогда её ещё называли "Великой"). Я согласился, хотя и не без внутреннего трепета.

Как раз накануне – уж не знак ли судьбы? – я прочел вышедшее двумя годами ранее новейшее издание знаменитого труда П.А. Кропоткина о Французской революции[1]. Парадоксально, но наибольшее впечатление на меня произвел не сам текст книги, а комментарий к нему, написанный современными историками А.В. Гордоном и Е.В. Старостиным. Едва ли не к каждому из упомянутых П.А. Кропоткиным важнейших событий и явлений Революции они дали примечание, где указали работы других авторов, посвященные данному сюжету. И хотя перечисленные таким образом названия составляли – это я узнал позднее – лишь малую толику существующих в мире исследований о Французской революции, их количество меня поразило даже больше, чем та лавина фактов, имен и дат, которую обрушивает на читателя сам Кропоткин. Если тема Революции уже столь подробно изучена, как же трудно, наверное, сказать о ней что-либо новое, найти нечто, никому не известное? Именно этим опасением и был вызван тот душевный трепет, который я испытал, соглашаясь на предложение Учителя.

Впрочем, мне повезло: первый персонаж моих студенческих, а затем кандидатских штудий – шотландский мыслитель Джеймс Макинтош, прославившийся в 90-е годы XVIII в. своей пламенной защитой Французской революции, ранее ещё не был объектом чьего-либо специального исследования. Соответственно, проблема для меня состояла не в том, чтобы не повторить кого-либо из предшественников, благо таковых и не было, а в том, чтобы придать историографическому разделу диссертации мало-мальски приличный объем, для чего пришлось тщательно собирать даже самые краткие упоминания о Макинтоше в работах общего характера.

Однако, говоря о Макинтоше, нельзя было не сказать и о его главном оппоненте – Эдмунде Бёрке, самом крупном в то время критике Французской революции. С ним же дело обстояло совершенно иначе: в мировой историографии существуют десятки монографий о Бёрке, не говоря уже о статьях. Впрочем, работая над курсовыми и дипломной работами, я наивно полагал, что наличие столь обильной "бёркианы" едва ли способно существенно осложнить мою задачу. Напротив, если об этом мыслителе сказано так много, то, стало быть, его творчество изучено уже самым доскональным образом, все спорные моменты прояснены, а потому мне нет необходимости штудировать его многотомные труды и ещё более обширную литературу о нем. В конце концов, говорил я себе, изучаю я Макинтоша, а не Бёрка, а потому вполне могу ограничиться при характеристике последнего воспроизведением наиболее распространенных в отечественной историографии оценок. Так при написании дипломной работы я и поступил. Когда же исследование вышло на более высокий, кандидатский, уровень и я все-таки принялся читать Бёрка, то испытал немалое удивление от того, сколь односторонней и ограниченной была доминировавшая в советской историографии характеристика его творчества. Да и при знакомстве с зарубежной литературой о Бёрке мне также не раз приходилось натыкаться на безапелляционные, чаще всего идеологически окрашенные суждения, которые не выдерживали проверки источниками.