Франсуа-найденыш

Господин Каде Бланше больше не вникал в расходы по дому, потому что уже давно определил сумму, которую ежемесячно выдавал жене на жизнь, и сумма эта была так мала, что дальше некуда. Мадлена могла теперь, не раздражая мужа, во многом отказывать себе и время от времени давать знакомым беднякам малость дров, белья, супу, овощей, яиц и прочего. Ради ближнего она шла на все и, когда у нее не было средств, сама работала за бедняков, лишь бы помешать болезни или усталости свести их в могилу. Она была так бережлива, так старательно штопала свою одежду, что вчуже казалось, будто она живет в достатке; однако, не желая, чтобы домашние расплачивались за ее великодушие, она приучилась совсем мало есть, никогда не отдыхать и спать как можно меньше. Найденыш видел это и находил вполне естественным: и от природы и благодаря воспитанию, которое дала ему Мадлена, в нем развились те же наклонности и то же сознание долга, что у нее. Тем не менее он подчас тревожился, наблюдая, как изводится мельничиха, и корил себя за то, что слишком много спит и ест. Франсуа охотно согласился бы ночи напролет просиживать вместо нее за шитьем и пряжей, и когда она пробовала вручить ему его жалованье, мало-помалу выросшее почти до двадцати экю, он обижался и заставлял ее в тайне от мельника оставлять эти деньги себе.

— Будь жива моя мать Забелла, — твердил он, — мой заработок шел бы ей. Ну, скажите на милость, куда мне девать деньги? Нужды у меня в них нет: одежду вы мою чините, сабо мне покупаете. Поберегите их для тех, кто бедней меня. Вы и без того работаете на бедняков сверх всякой меры. А если будете мне платить, вам придется работать еще больше; если же вы занеможете и помрете, как моя бедная Забелла, какой мне будет прок от того, что у меня деньги в сундуке лежат? Разве они воскресят вас или помешают мне утопиться?

— Не смей и думать об этом, мой мальчик, — оборвала его Мадлена однажды, когда он, как случалось время от времени, вновь вернулся к этой мысли. — Христианину не пристало накладывать на себя руки, и если я помру, твой долг — пережить меня, чтобы утешить и поддержать моего Жанни. Ну, скажи, неужто ты этого не сделаешь?

— Сделаю, покуда Жанни еще мал и ему нужна моя забота. Но после!.. Не будем про это, госпожа Бланше. Тут из меня добрый христианин не получится. А если вы хотите, чтобы я жил на земле, не надрывайтесь и не помирайте.

— Успокойся, мне вовсе неохота помирать. Чувствую я себя хорошо, к труду привыкла и теперь даже крепче стала, чем в молодости.

— В молодости? — удивился Франсуа. — Выходит, вы уже не молодая?

Он струхнул, вообразив, что она достигла возраста, когда люди умирают.

— Да у меня и не было времени побыть молодой, — рассмеялась Мадлена с видом человека, умеющего подтрунить над своей неудачей. — Теперь мне двадцать пять, а это уже немало для женщины моего сложения, потому что я не уродилась таким крепышом, как ты, малыш, и у меня были горести, состарившие меня быстрее, чем годы.

— Горести? Боже мой, ну конечно! Я это заметил, еще когда господин Бланше бывал с вами так груб. Я, прости меня господи, человек не злой, но однажды, когда ваш муж замахнулся на вас… Ох, его счастье, что он вас не ударил; я уже схватился за цеп — правда, никто этого не заметил — и вот-вот кинулся бы на него. Но это дело давнее, госпожа Бланше; я, помнится, был тогда на целую голову ниже его, а нынче сам на него сверху вниз смотрю. Но теперь, когда он вам больше слова не говорит, вы, наверно, счастливы?

— Счастлива? Ты находишь? — чуточку возбужденно отозвалась Мадлена, подумав о том, что никогда не знала любви в браке. Но она тут же спохватилась: найденыша это не касается, а ей негоже говорить о таких вещах с ребенком. — Ты прав, — добавила она, — теперь я не несчастна. Живу я как хочу, муж стал со мной куда обходительней, сын растет здоровым, и жаловаться мне не на что.

— А я, значит, не в счет? Я…

— Ты тоже растешь здоровым, и я этому радуюсь.

— Может быть, не только этому?

— Да, не только. Ты хорошо ведешь себя, дурных мыслей в голове не держишь, и я тобой довольна.

— Ох, каким же негодяем, какой дрянью был бы я, будь вы недовольны мной после всего, что я от вас видел! Но есть еще одна вещь, которая помогла бы вам быть счастливой, рассуждай вы, как я.

— Так говори, что ты еще за штуку придумал, чтобы меня удивить.

— Никаких тут нет штук, госпожа Бланше. Мне просто довольно заглянуть себе в душу, чтобы понять: пусть меня заставят терпеть голод, жажду, зной, стужу, да еще каждый день бьют до полусмерти, да спать кладут на колючки или на камни, я все равно… Вы меня поняли?

— Кажется, да, милый мой Франсуа. Ты хотел сказать, что не боишься страданий, пока сердце твое в мире с господом.

— Само собой, это — первым делом. Но сказать я хотел другое.

— Тогда я ничего не понимаю. Сдается мне, ты стал хитрей меня.