«Фрам» в Полярном море

Что произошло? Я все еще как-то не могу постичь этого. Как богата неожиданностями жизнь путешественника-исследователя! Несколько дней тому назад я плыл в ледяной воде, догоняя каяки и спасая нашу жизнь, отбивался от моржей, жил жизнью дикаря, так же как мы жили в течение года с лишним, и был уверен, что нам предстоит еще долгий путь по льду и морю через неведомые страны, прежде чем мы встретим какое-нибудь человеческое существо, путь, полный тех превратностей и разочарований, к которым мы уже так привыкли. И вдруг – я опять живу жизнью цивилизованного европейца, окруженный всем комфортом и всеми благами прогресса, имея в избытке воду, мыло, имея полотенца, чистую и мягкую шерстяную одежду, книги и все, о чем мы вздыхали больше года!

Было уже за полдень, когда я вылез 17 июня из палатки, чтобы приготовить завтрак. Я сходил к кромке льда, зачерпнул соленой воды для супа, развел огонь, покрошил мяса, положил его в котелок и уже начал снимать с одной ноги комаги, чтобы заползти снова в мешок, когда заметил, что туман над землей несколько поредел. Я решил, что весьма недурно воспользоваться случаем, обозреть немного окрестности, обулся снова и взобрался на соседний торос. С земли тянул слабый ветерок, принося с горы смешанный гул многих тысяч птичьих криков.

Я стоял, прислушиваясь к этим голосам кипучей жизни и наблюдая, как стаи кайр проносятся взад и вперед над головой. Взгляд скользил по берегу, то задерживаясь на миг-другой на голых темных утесах, то блуждая по холодным ледяным равнинам и глетчерам земли, которую я считал не видевшей до сих пор взора человеческого, не тронутой ногой человека, покоящейся испокон веков в своем арктическом величии под покровом тумана…

Вдруг до моего слуха донесся звук, до того похожий на лай собаки, что я вздрогнул… Звук повторился раза два, не больше, но сомнения не было – это лаяла собака. Я напряг слух, но ничего больше не услышал, кроме того же кипучего гула тысяч птиц. Нет, я, вероятно, ошибся. Слышны были одни лишь кайры. И снова взор мой стал скользить по проливу и островам, лежавшим на западе. Но вот снова послышался лай, сначала отрывистый, потом заливчатый, громкий. Собаки лаяли в два голоса – один густой, другой более тонкий, звонкий. Сомнения больше не было. Я сразу вспомнил, что накануне дважды слышал треск, похожий на выстрел, но решил тогда, что это ломает лед…

Я закричал Иохансену, который еще спал, что с берега слышен лай собак.

Он выскочил из мешка и кубарем выкатился из палатки… Собаки?.. Сначала Иохансен не мог никак понять, что такое я говорю. Он решил сам взобраться наверх, чтобы послушать собственными ушами. Оставив его на торосе, я пошел доваривать завтрак. Раза два Иохансену действительно слышалось нечто вроде собачьего лая, но звуки эти тонули в шуме птичьих голосов, и в конце концов он стал уверять, что и я ничего другого не слышал. Мне пришлось сказать, что он может думать, как ему угодно, а я с нетерпением жду возможности поскорее проглотить завтрак и возможно быстрее тронуться в путь.

Я всыпал в суп последние остатки маисовой муки, уверенный, что к вечеру у нас будет мучной пищи вдоволь. Закусывая, мы рассуждали о том, кто бы это мог быть – соотечественники или англичане? Если это английская экспедиция, которая, когда мы уезжали, собиралась отправиться на Землю Франца-Иосифа, то что же нам тогда делать? «Ну, проведем с ними пару дней, – сказал Иохансен, – а затем отправимся дальше на Шпицберген: иначе ведь придется слишком долго ждать нашего возвращения домой».

По этому вопросу мы оба пришли к единому мнению, порешив, конечно, раздобыть у них немного хорошего продовольствия на дорогу. Во время моего отсутствия Иохансен должен был остаться присмотреть за каяками, чтобы их не унесло вместе со льдом. Я взял лыжи, бинокль, ружье. Перед уходом решил еще раз взобраться наверх, послушать и наметить себе дорогу по неровному льду. Но ни звука более, похожего на собачий лай, – только гоготанье и хохот кайр и люриков да резкие выкрики моевок. Не их ли, в самом деле, я слышал? С большими сомнениями отправился я в путь.

И вдруг на снегу я увидел перед собой свежие следы. Это не мог быть песец; следы были слишком крупны. Собачьи? Но разве собака могла быть здесь ночью, на расстоянии каких-нибудь двухсот шагов от нас, и не залаять? Неужели мы могли не услышать ее? Все это казалось невозможным. Но чьи же тогда это следы? Волчьи? Одолеваемый самыми невероятными мыслями, полный то надежд, то сомнений, я шел вперед.

Неужели все наши труды, все наши тревоги, страдания, лишения кончатся здесь? Просто не верилось. Однако… Из туманной страны сомнений вдруг ярко забрезжил свет надежды: до моего слуха снова донесся несколько раз лай, более ясно, чем прежде. И тут же все чаще стали встречаться по пути следы, которые могли быть только собачьими. Между ними попадались и следы песцов, но какими мелкими казались они рядом с собачьими! Затем долгое время не слышно было ничего, кроме птичьего гама.