Фрайди

— Ты сказала: «Конечно, никто не женится на искусственном существе». Как ты узнаешь, что человек искусственный? На них ведь далеко не на всех есть серийные номера.

— А?.. Ох, Марджи, не будь дурочкой! Искусственно созданное существо невозможно принять за живого человека. Если бы ты видела хоть одного…

— Я видела. И не одного, а многих!

— Тогда ты сама знаешь.

— Что я знаю?

— Тогда ты прекрасно отличишь такого монстра от человека, лишь только глянешь на него.

— Как? Где находятся те шрамы или родимые пятна, или что там еще, по которым можно отличить искусственного человека от любого другого? Назови хоть один признак.

— Марджи, с тобой сегодня очень трудно! Ты словно задалась целью дразнить меня… Это на тебя совсем не похоже, милая. Ты превращаешь наши каникулы во что-то очень неприятное.

— Не я, Вик. Ты это делаешь. Болтая отвратительные, наиглупейшие вещи о том, в чем ты ни черта не смыслишь. — И эта моя фраза с блеском доказывает, что как ни старайся генный конструктор, а настоящего суперчеловека ему не создать, потому что моя реплика хоть была и честной и справедливой, но совершенно не годилась для споров с родными — слишком резко.

— О… Как ты могла!.. Это неправда!..

То, что я сделала вслед за этим, вовсе не содействие моей лояльности по отношению к другим искусственным людям по той простой причине, что ИЧ не испытывает никакой приверженности к своей категории — для этого просто нет никаких предпосылок. Я слышала, что француз может умереть, защищая честь «родной Франции», но… Вы можете представить себе, чтобы кто-то сражался и умирал за честь «Гомункул инкорпорейтид, секция Нью-Джерси»? Я думаю, что сделала это ради себя самой — это было одно из тех критических решений в моей жизни, которые я никогда не могла потом проанализировать, не могла понять причины, побудившей меня поступить так, а не иначе. Босс говорит, что весь процесс обдумывания важнейших поступков и решений происходит у меня на каком-то подсознательном уровне. Может быть, он прав.

Я встала с постели, скинула ночную рубашку и встала прямо перед ней.

— А ну-ка посмотри на меня, — требовательно сказала я. — Кто я? Искусственная? Или нет? И в любом случае, как ты это определила?

— Ох, Марджи, кончай выставлять себя напоказ. Всем известно, что у тебя самая лучшая фигура в нашей семье, и тебе совершенно незачем это доказывать.

— Отвечай! Скажи, кто я и как ты это определила. Можешь не отвечать сейчас — в любой лаборатории сделай любой анализ, любой тест, но… Потом скажи, кто я, и покажи тот знак, который докажет то, что ты скажешь.

— Ты противная девка, вот ты кто.

— Возможно. Даже вероятно. Но какого сорта? Натуральная? Или искусственная?

— Ох, чтоб тебя!.. Натуральная, конечно.

— Ты ошибаешься. Я искусственная.

— Да прекрати ты дурочку из себя строить! Надень рубашку и ложись спать.

Вместо этого я накормила ее досыта правдой: сказала, в какой лаборатории была создана, назвала день и месяц, когда была извлечена из искусственной матки — мой «день рождения», правда мы, искусственные, «вынашиваемся» дольше, чтобы был ускорен затем процесс созревания, — заставила ее выслушать подробное описание жизни в лабораторных яслях. Вернее, в яслях при той лаборатории, где была сделана я, — в других кое-что может быть и по-другому. Я кратко рассказала ей о жизни после яслей — почти все здесь было ложью, потому что я не могла выдавать секреты Босса, — повторила в основном то, что давным-давно еще рассказывала всей семье, сказала, что работала и работаю секретным коммерческим агентом. Упоминать Босса не следовало, поскольку несколько лет назад Анита решила, что я агент международной фирмы — что-то вроде дипломата, постоянно путешествующего с секретными миссиями… Напрашивающийся вывод, который я с удовольствием подтверждала тем, что никогда не опровергала его.

— Марджи, — сказала Викки, — зачем ты это делаешь? Ведь всей этой ложью ты можешь погубить свою бессмертную душу!

— У меня нет души! Я ведь именно об этом тебе и твержу.

— Ну, прекрати! Пожалуйста… Ты родилась в Сиэтле. Твой отец был инженер по электронике, твоя мать была педиатром. Ты потеряла обоих родителей при землетрясении — ты же рассказывала нам о них… Показывала фотографии.

— «Мать моя пробирка и скальпель мой отец»! Викки, на свете миллион или больше искусственных людей, чьи «свидетельства о рождении» были «уничтожены» при разрушении Сиэтла. Их невозможно сосчитать, потому что невозможно уличить их во лжи. После того, что случилось в этот месяц, появится еще множество людей моего сорта, которые «родились» в Акапулько. Мы вынуждены искать такие зацепки, чтобы нас не преследовали невежественные и предубежденные люди.

— Ты хочешь сказать, что «невежественная» и «предубежденная»?

— Я хочу сказать, что ты прелестная девочка, которой взрослые заморочили голову. Тебе наплели много ерунды, и я хочу это исправить. Но если эти «башмаки» тебе подходят, можешь в них оставаться.

И я заткнулась. Викки не поцеловала меня на ночь. Мы обе долго не могли заснуть.