Фрайди

Но и тогда я могла настаивать на том, чтобы было проведено семейное голосование, вместо того чтобы принимать на веру слова Аниты — прямо скажем, оскорбительные. Но зачем? Пытаться победить в споре? Доказать свою правоту? Всего за пять секунд мне стало ясно, что все сокровища, которыми я обладала, мне больше не принадлежат. Они растаяли, как тает радуга в небе, лопнули как мыльный пузырь — я больше не была «своей». У меня не было теперь детей, с которыми я могла резвиться на полу. Ничего не было.

Я думала об этом без слез, с тоской и горечью и даже не обратила внимания на то, как «благородно» поступила Анита: по условиям контракта в случае его нарушения я должна была выплатить семье кругленькую сумму. Было ли нарушением контракта то, что я оказалась «нечеловеком»? Было или нет — несмотря на то что все годы я аккуратно выплачивала свой пай? С одной стороны, если я уходила из семьи, они должны были выплатить мне как минимум восемнадцать тысяч новозеландских долларов, но, с другой стороны, я еще не только не успела выплатить полностью свой пай, но осталась должна почти вдвое больше, чем выплатила.

Но они повели себя «благородно» — если я была согласна быстро и тихо убраться подальше, они не собирались взыскивать с меня недостающую сумму. Непонятно было, правда, что произойдет, если я не соглашусь уехать и закачу публичный скандал.

Но я уехала.

Мне не нужно было идти к психиатру, чтобы он объяснил мне, что я сама себе сделала плохо. Это я поняла сразу, как только Анита объявила мне приговор. Был вопрос поважнее — зачем я сделала это?

Не из-за Эллен — и не стоило себя обманывать. Нет, не из-за нее. Как раз наоборот — теперь я была лишена какой бы то ни было возможности ей помочь.

Зачем же я сделала это?

Разозлилась.

Другого ответа я найти не могла. Да, разозлилась на весь род человеческий за то, что они считали, что я — не человек, что ко мне нельзя относиться как к равной. Мне снова дали понять, что я — второго сорта, что люди наделены привилегиями только потому, что они рождены, а я — нет.

Меня принимали за человека, и меня это устраивало — я получала те самые привилегии, но это не избавляло меня от ненависти к самой системе. Злость давит все сильнее, когда ее не можешь выразить. Настал день, когда мне стало более важно понять, станет ли моя человеческая семья принимать меня такой, какая я есть, — меня, искусственницу. Это стало важнее, чем старания любой ценой сохранить зыбкое семейное счастье.

И я поняла. Никто из них не вступился за меня — точно так же, как никто из них не вступился за Эллен. Пожалуй, я поняла это гораздо раньше — уже тогда, когда встала на защиту Эллен. Но в своем подсознании я разбираюсь плохо — это темный чулан, но, если верить Боссу, именно там и протекает мое настоящее мышление.

Я добралась до Окленда слишком поздно, чтобы успеть на дневной рейс полубаллистического корабля до Виннипега. Купив билет на следующий день, я задумалась, куда девать почти сутки, и сразу вспомнила о своем кудрявом ухажере — капитане Торми. Судя по тому, что он мне говорил, шансов на то, что он в городе, один из пяти. Но все-таки в его квартире остановиться было бы приятнее, чем в гостинице. Я отыскала терминал-автомат и набрала его код.

Вскоре загорелся экран, на котором появилась довольно хорошенькая молодая женщина.

— Привет! — улыбнулась она. — Это Торчи. Кто говорит?

— Я — Мардж Болдуин, — ответила я. — Наверное, я ошиблась номером. Я ищу капитана Торми.

— Нет, ты попала правильно, малышка. Подожди, я сейчас позову его.

Она исчезла с экрана, и я услышала, как она кричит:

— Эй, бабник! Там тебе звонит прехорошенькая девочка! Знает твое настоящее имя.

Когда она снова возникла на экране и прошлась по комнате, я заметила, что она по пояс голая. Она ушла в глубь комнаты, и я разглядела, что она совсем голая. Фигура у нее была — что надо. Может быть, бедра немного широковаты, но зато ноги были длинные и стройные, талия тонкая, а грудь почти такая же, как у меня, а я на свою не жалуюсь.

Я тихо проклинала себя. Я прекрасно понимала, зачем позвонила капитану — чтобы забыть троих неверных мужчин в объятиях четвертого. Найти-то я его нашла, но, увы, было ясно, что он занят.

Наконец он появился на экране. Одет он был весьма символически — в лава-лава[10]. Он был удивлен, но узнал меня.

— А… Мисс… Болдуин? Вот это да! Нет слов! Где вы?

— В порту. Решила позвонить вам, поздороваться и… попрощаться.

— Не двигайтесь с места. И не дышите! Семь секунд — только рубашку и штаны надену — и буду рядом с вами.

— Да нет, капитан, не стоит. Я ведь так просто позвонила. Просто я снова улетаю.

— Куда вы летите? Когда рейс?

Будь я проклята! Будь я трижды проклята — соврать я не приготовилась. Ну да ладно — правда иногда лучше плохо подготовленного вранья.

— Я возвращаюсь в Виннипег.

— Ага! Ну, значит, вы видите перед собой своего пилота. У меня рейс как раз завтра в полдень. Быстренько объясните мне, где вы находитесь, и я заберу вас… ну, минут через сорок, если быстро поймаю такси.