Фрайди

— Гораздо! Именно этого бедной Юнис недоставало. В такие минуты я верю, что ты Микеланджело.

Джо помотал головой:

— Я не старина Микки. Он был спец по мальчикам. А я бабник. Как Пикассо.

Она обняла его:

— Кем хочешь, тем и будь, милый, всегда, пока я с тобой. Вот теперь я могу и позировать — а перекушу в перерывах…

— Забыл. Письмо от мамы. Прочтешь?

— Конечно. Отпусти меня — и ищи письмо.

Джо принес письмо — еще не вскрытое. Она села и пробежала глазами текст. Полно ошибок… Черт побери! Нешуточная угроза «приехать и погостить как следует». Никогда! Прошлый раз у нас было две комнаты — но теперь-то одна, хоть и огромная! Получается — никаких развлечений на полу? Нет, мама Бранка! Никто не позволит вам развалить наше гнездышко! Живете на свое пособие — ну и живите, а я буду посылать изредка чеки — как бы подарочки от Джо. Но никаких визитов!

— Что там?

— Как обычно. Желудок все еще беспокоит ее, но ксендз порекомендовал ей другого врача, и теперь ей лучше. Впрочем, давай начну с начала. «Мой дорогой малыш, никаких новостей не было с тех пор, как я писала тебе последний раз, но если я не напишу сама, то и ты мне ничего не напишешь. Скажи Юнис, чтобы написала длинное подробное письмо обо всем, что делается у вас и как ты себя чувствуешь, твоя мамочка вся волнуется. Юнис очень милая девочка, пока я не подумаю, что тебе надо было взять хорошую девушку твоей веры…»

— Хорош.

— Терпи. Это твоя мать. Я действительно напишу завтра подробное письмо и пошлю его в конверте «Меркурия» — тогда она его наверняка получит. Босс не будет возражать… Ладно, я тут пропущу: мы и так знаем, что она думает о протестантах. И бывших протестантах. А представляешь, если бы она услышала, как мы распеваем «Омм мани пхадме…».

— Выкинь эту срань!

— О, Джо!.. — Юнис пропустила часть письма, включая и то, где старушка навяливалась в гости. — «Анджела скоро обзаведется еще одним ребеночком, инспектор недоволен ею, но я ему высказала все, что думаю, и теперь он будет знать, как надо обращаться с приличными людьми. Что плохого в том, чтобы родить ребенка?» Которая из твоих сестер Анджела?

— Третья. Инспектор прав. Мама — нет. Не читай подряд. Просто скажи, о чем.

— Хорошо, дорогой. Впрочем, больше ничего нет. Соседи, погода. Ничего, кроме того, что желудок беспокоит меньше и что Анджела опять беременна. Я пойду смою краску, а ты пока разогрей мне пиццу. И, Джо, давай поработаем до полуночи, а завтра встанем вместе, хорошо?

— Смысл?

— Босс. Надо его подбодрить.

Она быстро объяснила, в чем дело.

— Нормально. Зачем вообще одежда? Распишу тебя всю. Дедушка дает дуба, пусть смотрит. Жалко?

— Э-э, ты не рубишь. Босс гордится тем, что современен и все такое — а на самом деле он весь там, в прошлом веке. На девушке должно быть хоть что-то надето, кроме чулок и туфель. Хоть нитка. Тогда она не голая. А я, по его понятиям, порядочная девушка — и такой должна остаться.

— Не рублю, — признался Джо.

— Но ты же сам мне объяснял. Символизм. По нашим понятиям, нагота ничего не значит. А по их — значит очень много. Если я буду без тряпочки, то тут же из милой проказницы превращусь в потаскуху.

— Ну и что? Анджела — потаскуха.

«И дура притом», — подумала Юнис. Вслух она сказала:

— Мне все равно. Но босс таких вещей не понимает. Самое трудное — это въехать в его символику. Мне двадцать восемь, а ему за девяносто, и я не всегда рублю, что он имеет в виду. Если я зайду слишком далеко, он просто уволит меня, и все. Что мы будем делать? Съезжать из этой чудной студии?

Сев в позу лотоса, Юнис огляделась. Да, чудная студия. «Бродяга» у двери и кровать в дальнем углу — а все остальное в полнейшем художественнейшем беспорядке, и каждый день что-то новое… И решетка на окне — ажурная, но из такой крепкой стали, что за безопасность опасаться не приходится. Тепло, надежность, счастье — все было здесь.

— Юнис, дорогая моя…

Она насторожилась. Обычно Джо пользовался упрощенным английским, и Юнис не могла понять, какую прелесть он находит в этой примитивной, без идиом и оттенков, речи. Тем более что нормальным языком Джо владел никак не хуже ее, хотя и закончил только годичные курсы «практического языка».

— Что, хороший мой?

— Я рублю, на самом-то деле. Просто хотел проверить тебя, моя прелесть. Мне не девяносто, но любой художник понимает, как важен фиговый листок. Не знаю, может получиться так, что наша символика окажется трудноватой для мистера Смита… но попробуем. Пусть он напрягается — нельзя, не трогай, мама по попе надает! — а ты тем временем будешь расхаживать перед ним, как сексуальное преступление в поисках места происшествия.

— Вот!

— И перестань беспокоиться о работе. Конечно, это неплохая пещера, и свет северный, мне это нравится. Но и потеряем — плевать. Я таких вещей не боюсь.

(Но я боюсь!)

— Я люблю тебя, Джо.

— Поэтому мы будем напрягаться не для спасения студии, а для твоего старого мальчугана. Понимаешь?

— О, Джо, конечно, понимаю! Рублю в щепки! Джо, ты самый лучший муж в мире!