Читаем Фрагменты, как они есть полностью

Но когда мне назначил психиатр дополнительную таблетку, которая, как оказалось, обеспечила верховенство образов и их сочетаний в гипер-быстрый поток, который можно разъединить только если сильно напрячься. Слонявшаяся и плюющая мастика жизни кровожадно растягивалось шпагатом в очень трагичной вакханалии тянущихся ног. Она была черной. Матовая. И билось мое сердце украдкой под этим темным небосводом. Который еще можно назвать дирижером, который сделал из солнечного сплетения барабан, любые инструменты казались для дирижера рабочими, он ими пользовался. Эта беспробудное с шоколадным оттенком течение низвергло все в развалины, которые ощущались картинно. Рим не сразу строился.

Потому я попробовал не писать день, целый день, так как собирался умереть. Все способы – были сложные, потому умереть сладко можно только во сне или собственной смертью при одряхлении сердца, мозга. Но мне только двадцать лет. Я не знаю, как умереть. Кроме того, что если смерть является последствие замороженного полуфабриката чувств и состояний их палитры, то есть смерть есть застывший в вечности осадок жизни. Что если это так? И уйти из жизни не равно покою… Что если это так? Вот, что больше всего волновало.

С другой стороны, я был очень ненасытным, так как все воспринималось мной как каверзное, с критической серьезностью. Везде вызов, как в скорую помощь – остро, метко, необходимо. Во всем видел необъятность, так как результат не был мне близок, но и сам процесс редко, когда радовал. Акт творения воспринимался очень зорко – редко, но без внимания – часто. Акриловые нейроны визжали с первозданным ритмом печатал, как авто-программа – бешенная, бешенная скорость. До неузнаваемости самого себя. Связано ли открытие этого потенциала с таблеточкой и пониженной внезапно самокритикой? Вряд ли, но возможно. Я хочу, чтобы это было вряд ли. Что опредмечивание мой дискурс на экране ноутбука было симфонией жизни. А музыке, кстати говоря, я страшно завидовал. Как появление этого безбашенного порыва, так и гниение в болотном цвете премножили доверие физиологическим принципам. Как иначе? До таблетки я не писал столько, кроме того, во мне сидела толстая пятая точка проблем.

Однажды, я был как под кокаином, писал и писал, и писал. Так словно могучее ветрило моих мышц воссияло призраком и было гонимо смерчем, в поисках насилия над собой, которая приносит наслаждение, так как она мне поддается как герой.

И скитания завершились счастливым концом. Незаметно и превратно, с некоторой вульгарностью. Я писал и писал, и писал. Все могло остановить, но не следовало превращаться в надменного поэта, который слагает, выпрыгивая из джинсов, не рифмы, но прекрасное сияние, от букв, каждая из которых становится вылитой. Я писал и писал, и писал. Видел только то, что внутри. Я писал, и писал, писал.

Экстремальный симптом нашествия бритого населения, которые мчатся или ползут всегда все по пропорциям стиля одинаковые. Правда, волокнистые разочарования не всегда сопутствуют, так что бросает в жар – то есть встречаются и люди с имиджем, но это такая редкость, что хочется чихнуть и сдуть их воздухом своей дырявой – из двух дырок фабрики. Как они ходят? Еле шевелятся, несмотря на быстроту, конечности сгибаются атрофировано, с дискомфортом, для них это напряжение души, голени и носа, который дышит уже слишком часто. Привычка спешить находится в сердце почти каждого, шатание в направлении компаса – ровное или нет, сбивает их с толку, вонзая хитрость походки, не прыская универсальной маркой. Они спешат, потому как сейчас им холодно или просто не могут "быть здесь и сейчас" – это правда, но не вся, как бы ее следует откорректировать надежно. Находиться здесь и сейчас, когда получил признание и стал даже учителем человечества, как мессия, очень удобно, все привилегии держатся за вас, господин.

Долго размышлял с несуразным инстинктом одухотворения, вернее, потребности в том, что прекратить любовное отношение к своему психиатру. Я только содействовал скрипучему синдрому беспрекословности относительно Юрия Сергеевича, относительно его преломляющейся картиночной броскости. Она вздымает и ставит на голову, так что кровь приливает остроумно и держится как в бассейне со стоицизмом и катастрофической балансировкой. Которая ввергает в покой, казалось бы. Но это вовсе не так. Когда вы смотрите в что-то неподвижное, вы можете отождествиться с этим, замереть, но чаще происходит противопоставление. И это терпимо.

Перейти на страницу:

Похожие книги

1917–1920. Огненные годы Русского Севера
1917–1920. Огненные годы Русского Севера

Книга «1917–1920. Огненные годы Русского Севера» посвящена истории революции и Гражданской войны на Русском Севере, исследованной советскими и большинством современных российских историков несколько односторонне. Автор излагает хронику событий, военных действий, изучает роль английских, американских и французских войск, поведение разных слоев населения: рабочих, крестьян, буржуазии и интеллигенции в период Гражданской войны на Севере; а также весь комплекс российско-финляндских противоречий, имевших большое значение в Гражданской войне на Севере России. В книге используются многочисленные архивные источники, в том числе никогда ранее не изученные материалы архива Министерства иностранных дел Франции. Автор предлагает ответы на вопрос, почему демократические правительства Северной области не смогли осуществить третий путь в Гражданской войне.Эта работа является продолжением книги «Третий путь в Гражданской войне. Демократическая революция 1918 года на Волге» (Санкт-Петербург, 2015).В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Леонид Григорьевич Прайсман

История / Учебная и научная литература / Образование и наука
1221. Великий князь Георгий Всеволодович и основание Нижнего Новгорода
1221. Великий князь Георгий Всеволодович и основание Нижнего Новгорода

Правда о самом противоречивом князе Древней Руси.Книга рассказывает о Георгии Всеволодовиче, великом князе Владимирском, правнуке Владимира Мономаха, значительной и весьма противоречивой фигуре отечественной истории. Его политика и геополитика, основание Нижнего Новгорода, княжеские междоусобицы, битва на Липице, столкновение с монгольской агрессией – вся деятельность и судьба князя подвергаются пристрастному анализу. Полемику о Георгии Всеволодовиче можно обнаружить уже в летописях. Для церкви Георгий – святой князь и герой, который «пал за веру и отечество». Однако существует устойчивая критическая традиция, жестко обличающая его деяния. Автор, известный историк и политик Вячеслав Никонов, «без гнева и пристрастия» исследует фигуру Георгия Всеволодовича как крупного самобытного политика в контексте того, чем была Древняя Русь к началу XIII века, какое место занимало в ней Владимиро-Суздальское княжество, и какую роль играл его лидер в общерусских делах.Это увлекательный рассказ об одном из самых неоднозначных правителей Руси. Редко какой персонаж российской истории, за исключением разве что Ивана Грозного, Петра I или Владимира Ленина, удостаивался столь противоречивых оценок.Кем был великий князь Георгий Всеволодович, погибший в 1238 году?– Неудачником, которого обвиняли в поражении русских от монголов?– Святым мучеником за православную веру и за легендарный Китеж-град?– Князем-провидцем, основавшим Нижний Новгород, восточный щит России, город, спасший независимость страны в Смуте 1612 года?На эти и другие вопросы отвечает в своей книге Вячеслав Никонов, известный российский историк и политик. Вячеслав Алексеевич Никонов – первый заместитель председателя комитета Государственной Думы по международным делам, декан факультета государственного управления МГУ, председатель правления фонда "Русский мир", доктор исторических наук.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Вячеслав Алексеевич Никонов

История / Учебная и научная литература / Образование и наука