Фрагменты из "селяви" (СИ)

Одно из моих писем ему:

"Чем мы таинственнее, тем привлекательнее… Значит, ты так считаешь?

Что же!  «Блажен кто верует…» А вот Михаил Юрьевич изволили говорить другое, что-то совершенно определённое:

«Смерть и бессмертие,

  Жизнь и погибель

  И деве и сердцу ничто;

  У сердца

  И девы

  Одно лишь страданье, один лишь предмет:

  Ему счастье надо, ей надобен свет».

Видишь, как всё просто. Где же тайна? Где чары?

А ведь  это Лермонтов! Одна из самых тонких и нервных человеческих натур. Так что давай без розовых оттенков и приятных сердцу недосказанностей, которые так много сулят… Но ты поэт! Именно так. Ведь поэт не тот, кто складывает в рифму слова, а тот, кто их чувствует и придаёт им смысл.

А посему, если речь шла обо мне, то я бы предпочла простое и земное, но очень родное и близкое без загадочной розовой дымки".

А вот  ещё одно письмецо сохранилось:

"Привет, сынок! Добрались нормально и уже к вечеру были дома. Всё думаю о тебе, дорогой, что мало угощения привезли. Да и из того, что есть, тебе достанется немного. Ребят на вашем курсе Молодого Бойца столько, что наших гостинцев достанется некоторым только понюхать. Местным проще… Они могут каждую неделю дома бывать и отъедаться. И фруктов ты не поел в этом году… Покупай их, когда ходишь в увольнение, а денег мы вышлем. Надо ведь как-то приспосабливаться. Про нас с отцом не думай, всё нормально! Просто за отпуск надоели маленько друг другу, потому и разбухтелись при тебе. Бывает! Теперь будем привыкать жить вдвоём. Пиши нам почаще. Крепко целуем! Твои родители".

Сегодня  исполнилось сорок лет нашей семье. Рубиновая свадьба!

Из рубинового было только вино к праздничному обеду. А большего и не надо…

Главное, что вместе, что живы, что не одни…

ЭПИЛОГ ЭПИЛОГОВ!

Фрагменты жизни в памяти моей,

Как искры от костра в тиши ночей…

 

Мамина война

У меня остались записи моей мамы, в которых она описала  самое начало той страшной войны.

Мама была тогда совсем ещё ребёнком, а детские воспоминания всегда очень яркие и непредвзятые.

Сначала я подумала,  что переработаю написанное в рассказ,  но читая,  поняла,  нужно оставить всё, как  есть,  потому что дорого каждое слово и каждая  мысль,  как память о войне и о самой рассказчице.

               ***************************************

 Пионерлагерь расположился в живописном уголке на самом берегу Волги, всего в 15 км от Ржева.  Дети радовались, что попали туда.  Был конец мая 1941 года. Купались, загорали, играли в войну. Наш отряд был запасным. Было приказано сидеть на крыльце тихо и ждать в запасе, потому что нам было всего по 10 -11 лет.

А за активное участие в жизни лагеря, мне подарили книгу в жёлтом переплёте О. Перовской «Ребятам о зверятах».

Дома тоже была Волга. Летом купались, загорали, переплывали на тот берег.  Она в районе Ржева не очень широкая. На том берегу стояло бывшее барское имение – Троицкое с хорошим парком, густым орешником. Зимой там катались на лыжах с горы, спускались прямо к Волге.

Всё это было тогда -  до войны: и детство, и книги -  их отец покупал у букинистов в Ленинграде, и журнал «Мурзилка», который знала наизусть и до сих пор помню все напечатанные в нём стихи, а ещё школа им. А.С.Пушкина – новая, светлая.

После лагеря я с мамой поехала к отцу в Ленинград, он работал на строительстве метрополитена и обещал забрать нас к себе. Мы поехали в субботу, а в воскресенье началась война. Отец в ту же ночь отправил нас назад. Ехали в пустом вагоне, даже страшно становилось. Люди, видимо, растерялись и не знали, что делать. А потом очень трудно было куда-либо уехать. Помню одинокую фигуру своего отца. Больше мы его не видели. Он остался там навсегда, пропал без вести. И только в 1980 году мне прислали его фотографию из личного дела.

Война была от нас рядом. Мы, дети сначала её не боялись. Сидели на берегу Волги и наблюдали, как в небе шёл бой. Ржев ещё жил и работал, но в июле стали  бомбить. Воздушная тревога завывала в сутки по десять раз. Люди, чтобы спрятаться от страха, рыли окопы и прятались в них, т.к. бомбоубежищ в нашем городе не было.

На маминой работе, куда она нас с сестрой привела после очередной бомбёжки, (а работала она у начальника тюрьмы курьер-уборщицей), во дворе  был тоже вырыт окоп, сверху прикрытый дровами, но до краёв наполненный водой. Так что особо не спрячешься. При бомбёжке в помещении находиться страшно, а в окопе вода. Вот и сидели на ступеньках, вернее, лежали и боялись скатиться в тот окоп.

Перед приходом немцев, тюрьму эвакуировали, но маму с нами в последнюю машину не взяли. Туда начальник загрузил свои вещи. И мы втроём побрели через горящий город. Особенно страшно идти было через  нефтехранилище. Полыхали огромные баки, что-то текло в Волгу и тоже горело. Казалось, горит весь белый свет, вся земля. Гремела канонада, строчили из немецких самолётов, пролетающих на бреющем полёте.

Купить что – либо из продуктов уже возможности не было. Мы рыли  картошку, что осталась на полях. Стоял октябрь 1941 года.