Фрагменты

Рид показывал нам свои рекламные альбомы и проспекты с фотографиями из ковбойских фильмов, о которых мы понятия не имели, и мы с законным для конца 60-х годов интересом их разглядывали.

В номере Рида была гитара. Мальчик и девочка из Госконцерта шептали мне:

— Миша, попросите его спеть. Он так поет! Вы получите такое наслаждение! Это ведь не каждый день вам выпадает счастье сидеть с Дином Ридом! Попросите! Воспользуйтесь случаем!..

Я воспользовался. Рид спел что-то фольклорное. Потом еще спел. Как бы не прочь был петь и больше, но тут Даленок на каком-то, похожем на туземный, языке сказал:

— Дин, хэлло, гив ми инструмент, плиз…

Дин поднял брови.

— Ну, дай, дай, не бойся, я его не съем…

Даль подстроил гитару и вывел чистым высоким звуком: «Там вдали за рекой зажигались огни, в небе ясном заря догорала. Сотня юных бойцов из буденновских войск на разведку в поля поскакала…» Потом пел Есенина, потом все вперемешку. Дин Рид обалдел. Потом спросил Даля:

— У вас есть диски? Много?

У Даля не было дисков, он не выступал на телевизионных «Огоньках», он не сделал есенинской программы, он не снялся (снимаясь много) в истинно музыкальном фильме, он не сыграл Гамлета, не сыграл пушкинского Моцарта, он не, не не — и еще раз не… Он, собственно, ни черта не сделал из того, что обязан был сделать! Почему?!!

Может быть, это досужие переживания? Нет Даля — Гамлета, но есть Даль — Шут в «Короле Лире» Козинцева. Не было Даля — Моцарта, но есть фильм, где Даль читает стихи Пушкина. Есть, наконец, десятки фильмов, среди которых «Женя, Женечка и «катюша», «Эта старая, старая сказка», «Хроника пикирующего бомбардировщика» — мало ли их? Были дивные роли в театре, на телевидении. Остались, наконец, записи на радио. То есть получается, что он сделал колоссально много и многое из сделанного им колоссально! Да, для другого талантливого актера нашего поколения этого хватило бы за глаза, но для Даля это обидно мало. И дело даже не в ранней смерти. А в чем же? Нет, я еще не готов ответить… Вернемся к истокам.

Даль был много занят в текущем репертуаре, как и все мы тогда. Играл он в основном малюсенькие эпизоды — например, одного из маркизов в «Сирано де Бержераке», друга Адуева-младшего — Поспелова и еще предостаточно подобной дребедени (если соразмерить эти проходные роли с его дарованием).

Первая настоящая роль, которую он репетировал и сыграл, был джазмен Игорь в комедии В. Аксенова «Всегда в продаже».

В пьесе она как бы и не главная, даже вполне второстепенная, но в исполнении Даля она стала шедевром, ничуть не меньшим, чем роль, которую критики называли бриллиантом спектакля, роль буфетчицы Клавы, «Клавдия Ивановича», сыгранная Олегом Табаковым.

Евгений Кисточкин (его играл я), который «всегда в продаже», у которого все на продажу, показывает, так сказать, товар лицом, демонстрирует своему другу-антиподу, наивному идеалисту Петру Треугольникову, приехавшему из Магадана, соседей по московскому дому начала 60-х годов. В этой галерее и трубач Игорь.

Кисточкин. Игорь! (Обращаясь к Далю.) Игорь, мы тут спорим с товарищем о Дизи Гиллеспи. Как ты к нему относишься?

Даль — Игорь (сразу преображается). Дизи Гиллеспи? Я всегда сочувствовал Дизи Гиллеспи. Никто не спорит, Армстронг и Эллингтон — знаменитые музыканты, но ведь нельзя не идти вперед.

Кисточкин (Треугольникову — Фролову). Ты понял, Петя? Он сочувствует Дизи Гиллеспи. (Игорю.) А у самого тебя к чему больше душа лежит?

Даль — Игорь. Я стараюсь играть в разных манерах и разных составах, но больше всего, как ни странно, люблю диксиленд…

Кисточкин (Треугольникову). Сейчас скажет: в нем есть мечтательность и наивный секс.

Даль — Игорь. В нем есть мечтательность и наивный секс…

Кисточкин. Во!

Треугольников. Ну и дела!

Кисточкин (Игорю). А вот товарищ с Севера приехал. Он не понимает твоей любви к джазу. Строителям коммунизма, понимаешь ли, джаз не нужен.

Даль — Игорь (запальчиво). Товарищ! Вы что, товарищ! Это ошибка! Заблуждение. Джаз — это ведь прекрасно. Когда подходит твой темп, и ты выходишь вперед с инструментом и начинаешь свою партию, а потом к тебе один за другим присоединяются товарищи, и зал подчиняется нашему ритму! О! Будет когда-нибудь у меня настоящий потрясающий концерт! Товарищ! Я берусь в один вечер привить вам огромную любовь к джазу!

И с этими словами Даль доставал из футляра трубу (в одной руке у него был футляр, в другой — сетка с пустыми бутылочками: молодой папаша шел за прокормом для новорожденного) и начинал играть «Высокую, высокую луну»… Разумеется, фонограмма была записана, но Даль так отдавался музыке, так жмурил глаза, надувал щеки и отбивал ритм ногой, он так жил в эти минуты джазовыми гармониями, что Кисточкин мог еле прорваться к нему, прилагая много стараний, чтобы быть услышанным трубачом Игорем.

— В молочную кухню опоздаешь, парень!

(Даль ничего не слышит.)