— Паша, я не буду рассказывать тебе о романе, ты его прочтешь и, не сомневаюсь, оценишь. Но хоть послушай, я прочту тебе несколько сцен!
— Ну зачем же, я вечером сам прочту. Ты мне лучше расскажи: как там Ефремов Олежка?
— Олежка как Олежка. Ну, Паша, послушай сейчас. Ведь ты поедешь на «Мосфильм» и подпишешь договор на «Певицу», а после жалеть будешь.
— Михаил Михайлович, ну что вы такое говорите? — запротестовала ассистентка Тоня с картины Воинова. — Павел Борисович обязательно будет у нас сниматься.
Я уже начал нервничать и злиться, когда Луспекаев сказал:
— Ну читай, хрен с тобой! Какой ты настырный…
Читал я ему те сцены Хозяина, которые должны были, по моему мнению, поразить Луспекаева абсолютным попаданием в его тему актера и человека. И не ошибся. Он слушал вначале рассеянно, потом насторожился, удивился, а затем начал бурно реагировать:
— Черт! Ну прямо для меня! А? Тоня, девочка, лапочка, ведь здорово, а? Ха!
— Нет, ты послушай эту сцену с женой! — Я продолжал обрабатывать актера, понимая, что он почти готов…
Минут через двадцать он сказал:
— Стоп! Все. Я это играю.
— Павел Борисович, вы же у нас согласились. Ведь Константин Наумович вас без пробы утвердил, — взмолилась Тоня.
— А совместить нельзя?
— Нет, Паша, нельзя. У тебя три серии из кадра в кадр, — сказал я. — Да и ни к чему совмещать Радзинского с Пенном Уорреном.
Так Луспекаев стал сниматься в роли Вилли Старка в телевизионном фильме «Вся королевская рать» — производство «Беларусьфильм» на базе киностудии «Мосфильм».
Началась работа над ролью, началось наше с ним общение, началась наша дружба. И через несколько месяцев всему этому суждено было оборваться навсегда.
Каким мне удалось узнать его незадолго? Узнать, запомнить и полюбить?
К этому времени Луспекаев был одним из самых уважаемых и любимых актеров в профессиональной среде. Именно в профессиональной, так как «Белое солнце пустыни», фильм, принесший ему всенародную популярность, еще не вышел на экраны страны, а до этого его кинороли были немногочисленны и не очень велики. В мире кино бытовала странная теория о том, что широкий театральный почерк Луспекаева не очень годится для современного кинематографа, и многие-многие роли Луспекаева играли другие. Телевизионные же его работы — Ноздрев в «Мертвых душах» и Кожемякин в «Жизни Матвея Кожемякина» — прошли по Центральному телевидению, к сожалению, всего по одному разу.
Хорошо знала, любила и отдавала ему должное театральная публика, знавшая Луспекаева по БДТ, но она в век кино и телевидения погоды не делает. О Луспекаеве не слишком много писали, во всяком случае, не столько и не так, как заслуживал его мощный талант.
Да ведь и умер он не в тех актерских рангах и чинах, которые ему полагались…
Я убежден, что все это — стечение тех или иных временных обстоятельств, но, увы, из песни слова не выкинешь.
В профессиональной же, повторяю, среде, где в глубине души все мы знаем, что почем, где существует свой «гамбургский счет», Павла Луспекаева ставили очень и очень высоко.
Когда он входил в московский клуб ВТО, чтобы поужинать после работы, я видел, как поворачивались и глядели ему вслед актеры. К его столику подходили известные, именитые коллеги, чтобы поговорить с ним и поприветствовать. Я видел, с каким уважением и любовью И. М. Раевский, Иннокентий Смоктуновский, Евгений Евстигнеев, Олег Ефремов и многие, многие другие беседовали с ним, расспрашивали о его работе, слушали его всегда талантливые рассказы. А рассказам, воспоминаниям, подсмотренным историям, всегда сопровождавшимся актерским показом, искрометным юмором, остроумным комментарием, не было конца. Бывают люди талантливые во всех своих проявлениях. К таким относился Луспекаев.
Однажды он сидел в гостях у Олега Ефремова и замечательно фантазировал. Олег стал уговаривать Луспекаева переехать в Москву и поступить работать в «Современник».
— Олежка, замечательный ты человек! — сказал Луспекаев. — Ты же знаешь, как я люблю тебя и твоих ребят, но сейчас мне самое время сниматься. Вот и Георгий Александрович обратно в театр зовет: я, говорит, для тебя специальные мизансцены придумаю, чтобы тебе не слишком много нужно было двигаться, но я отказываюсь. — Потом плутовски оглядел всех сидевших за столом и добавил: — И потом, ты посмотри на меня, нет, ты посмотри на меня: ведь если такое выйдет на твою сцену, то весь твой «Современник» провалится!
Ефремов расхохотался и сказал:
— Ты прав, Паша. Не нужен тебе никакой театр, ты сам — театр!
И правда, Луспекаев был человек-театр.
— Мне с популярностью всегда не везло. Вот тебя узнают. А ведь скажи — пустячок, а приятно?