Фрагменты

Гриша даже фыркнул. Несмотря на плачевное положение, ему стало смешно. Отключат? Он сам себя «подключил», значит, сам себя и «отключит». Хотя не знал как. Но вдруг странное покалывание в кончиках пальцев заставило вздрогнуть. Гриша взглянул на руки – из каждого пальца шло по проводку. Никаких разъемов и штекеров, пальцы делались тоньше к кончикам и «убегали» в темноту, к компьютеру, который совсем не походил на его Rover Book. Гриша был привязан к Сети, был онлайн.

Как? – напечатал он. – Каким образом меня отключат?

Гриша до последнего исключал радикальные меры, лишь поэтому и задавал вопросы, зная наперед ответы.

Они покажут.

Он увидел Их. Черные тени подходили к столу, за которым сидел Григорий. Их было много, очень много. Лица закрыты капюшонами, от этого казалось, что его окружали клоны одного человека.

Кто это? – быстро написал он.

Контролеры.

Когда контролеры одновременно достали ножи с загнутыми на манер серпов лезвиями, Гриша понял, что радикальные меры все-таки будут.

Я все понял, – поспешно напечатал Григорий.

Не думаю, – Лена была непреклонна.

Один из контролеров подошел ближе и подцепил крюком-лезвием провод, идущий от мизинца правой руки. Гриша запаниковал, но не смог даже пошевелиться, будто он попал в паутину. Контролер дернул ножом, и провод отделился от мизинца и завертелся, словно змея в брачный сезон. Гриша вскрикнул и посмотрел на свой мизинец. От него остался только почерневший огарок. Сначала боли не было. Она пришла потом. Его словно током пробило.

Я все понял, – все еще трясясь от напряжения, написал он. – Я все понял!

Второй контролер сменил первого. Лезвие его «серпа» подцепило провод безымянного пальца.

ЯвсепонялЯвсепонял

Онлайн?

Да

Онлайн навсегда?

Дадада!!!!!

Все в итоге делают правильный выбор;

Вы его просто никому не оставляете, – подумал Гриша и посмотрел на обгоревший мизинец. Из него снова уходил в темноту провод. Он снова был онлайн.

Онлайн навсегда.

Обуза

Дима никак не мог успокоиться. Он не мог найти себе места, когда речь заходила об отце. Он раздражался, вспыхивал. И причин тому было множество, но ни одна из них не казалась ему впоследствии весомой и оправдывающей его поведение. Брошенный отцом в тринадцать лет, сейчас, в тридцать шесть, он просто считал себя обязанным спросить с родителя за это.

Дмитрий сидел перед монитором и смотрел на мутное изображение, передаваемое web-камерой с расстояния в три тысячи километров.

– Эй, братик! Ты чего, завис? – раздался женский голос из динамиков. Изображение шевельнулось, и стали видны очертания человека.

– А что они тебе еще говорили? – хрипло спросил Дима.

– Что у него рак, последняя стадия. – Пауза. – Но они ему не говорят…

– Бред! Какой же это бред! Человек сдает анализы и все остальное… Результаты получает врач и говорит о них пациенту. Пациенту, понимаешь? Не тем, кто его за ручку водит!

– Ну не знаю…

– Неля, а почему они тебе позвонили?

– Они сказали, что не могут тебе дозвониться.

– Бред! Вот он я! Вот мой телефон! – Дима поднял к глазку камеры свой противоударный Texet.

– Тогда не знаю, – повторила Неля.

– Они что-то замышляют, – вырвалось у Дмитрия.

– Он же хотел переехать к тебе…

– На хрена он мне здесь нужен?!

Сгоряча. Он обычно до таких выражений не доходил. Но тут…

– Если бы мне нужна была обуза, я бы завел ребенка, – выпалил он.

Тоже что-то новенькое. Дима никогда так не говорил, никогда. Он не задумывался о детях, даже ложась в постель с женой. Даже не заикался.

– Ладно, Дим, пойду я укладывать своих сорванцов.

Сестра отключилась, а Дима все еще сидел перед монитором, глядя на окошко Скайпа. Внутри кипела ярость. Как так? Где он был, когда я лежал в больнице с воспалением легких? Где все это время был он?! И несмотря на то что отец при последней их встрече все объяснил, Дмитрий не снимал этих вопросов. Не снимал и не снимет. Скорее из-за не потухшей обиды.

Но чертовы вопросы снялись сами собой.

В десять вечера Диме позвонила Неля. Он посмотрел на часы под аккомпанемент песни «Сестренка моя» группы «Любэ», поставленный на звонок. Если в Москве сейчас десять, то в Тюмени полночь. Внутри что-то неприятно шевельнулось. Не иначе случилось что.

– Алло.

Во рту пересохло, язык словно моллюск.

– Димка, отец умер.

Тишина. Его будто в ледяную воду окунули. Внутри все сжалось, съежилось, сердце, казалось, уменьшилось до размера фундука. Он почувствовал себя ребенком. Слезы навернулись на глаза.

– Димка! Димка!

– Я здесь, – ответил он.

Внутренности так бы и остались в сжатом состоянии, если бы не совесть. Она, проклятая, оживила его, чтобы он смог почувствовать, ощутить в полной мере горечь утраты. Ему вдруг стало невыносимо стыдно за слова, произнесенные пару часов назад. Что, мол, не нужна ему эта обуза, что лучше б он ребенка завел.