Фосфор

Перед тоннелем на американских горках горит красный фонарик. Но мне совсем не страшно. Или же день на Остзее: передо мной лежит жареная рыба, а за спиной — киоск с раскрашенной разными цветами решеткой, в котором можно взять рыбу, соль и салфетки, жесткие, как картон. О таких вот вещах я помню. И осознаю я это в тот самый миг, когда они превращаются в фотографию, в застывший образ. Без картинок я забываю куда более важные события. Например, как я лишился девственности. Или самый первый, настоящий, жаркий поцелуй. Правда, не помню. Или как я сломал ногу. Помню еще, как именно, но перед глазами ничего не возникает. А вот снимок девушки теперь есть. Она стоит в отдалении, и я не знаю, какая она в жизни. Странной же логикой руководствуется мой мозг. Слегка шизонутые у меня мозги. Кстати, хорошее имя — Шизо, на случай, если наступит время, когда станут давать имена мозгам.

На Микро надета чистая футболка, штаны из светлой ткани от «Кархартта» и клетчатая безрукавка. Вещи умершего Оливера. Выглядит он явно как приезжий, не из нашего города. Скорее эдакий стиляга из провинции. Я сунул его в душ вместе с его старой одеждой, иначе он ни за что не снял бы свои вонючие тряпки.

— Привет, — обращается он к девочке.

— Привет, — отвечает она сухо и целует его в обе щеки.

— Здравствуй, — говорит она мне. — Как жизнь?

Меня она не целует. Ну и ладно, уже то радует, что сказала «Привет» не на каком-нибудь неудобоваримом диалекте. Так рад, что захрюкать можно. То и дело ведь натыкаешься на них.

— Здравствуй, — отвечаю я ей. — Мы хотели взять тебя с собой на стадион, завтракать.

Она не знает, где это, и я объясняю ей по дороге. И вот мы на месте.

Стадион тянется вдоль трамвайной линии «Хакешер-маркт». Заросшие беговые дорожки с едва заметной разметкой. Имеется узкое длинное строение с раздевалками и инвентарем, во всю его длину тянется серый коридор с маленькими комнатушками по одну сторону. Площадка огорожена забором и высокими деревьями, очень высокими деревьями, над которыми парит сияющий шар телебашни. Мы так близко от него, что он парит прямо над нами. Он склоняется к нам над высокими деревьями, этакое футуристическое небесное тело, а мы сидим в сорняках.

Пара студентов продает завтраки в небольшом буфете, а мы занимаем одну из скамеек и достаем коробочки с плавленым сыром, маленькие кексы с джемом, сосиски и еще четыре бутерброда с арахисовым маслом и «Нутэллой» — последние лежат перед Микро. Микро глядит на свои бутерброды, а я гляжу на девушку. Зеленые глаза с коричневыми крапинками. А пока мы шли, мне подумалось, что у нее, наверное, повреждено бедро, так, слегка, будто она едва заметно прихрамывает, как чернокожие баскетболисты из лени.

Вот так я начинаю влюбляться. В такие вот незначительные мелочи. Они-то и осложняют мне жизнь. Разве тут поешь? Бред какой. Не могу же я просто жевать свой завтрак, когда напротив сидит она. Два парня, которые вычавкивают ей комплименты. Трудно, очень трудно. Что же мне?.. Но уже слишком поздно. Я втюрился, втрескался по уши.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я.

— Фанни, — говорит она, а я называю ей свое имя и имя Микро, и она не спрашивает, почему его зовут Микро.

Она лишь говорит:

— У меня тоже раньше была такая куртка, новая, но воняла, как шарик против моли. Если видишь человека в такой куртке, сразу понимаешь, что он ее не снимет до тех пор, пока она не перестанет вонять, а потом уже и вовсе не снимет, потому что слишком к ней привык.

Такую вот бесконечную фразу она произносит, при этом улыбается, и кусает кекс с черничным джемом, и немножечко чавкает.

Микро вообще не носил эту куртку в то время, когда она еще воняла. Об этом за него позаботился покойный Оливер. А он думает, стоит ли ответить, что он не носит куртки, и что просто я засунул его под душ, и черт знает, что там у него еще за мысли в голове пронеслись за те две секунды, по прошествии которых он вгрызся в свой бутерброд. Теперь все жуют. Я — совсем немного, потому что я ведь есть не могу. Я должен на нее смотреть. Не уходи, мышонок, думаю я. Да что же я такое делаю? Не могу же я таращиться на нее, словно окаменевший и с пересохшим ртом, в который еда уже не лезет.

Я иду к бараку. Говорю, что хочу взять еще что-нибудь, апельсиновый сок или еще чего… Но иду я потому, что не могу ничего съесть. У Фанни хороший аппетит, и она ест свои кексы. И при этом смахивает волосы с лица. Как тут вытерпишь, думаю я, и решаю для начала оторваться с другой, чтобы чуть-чуть остыть.

Пригодилась бы сейчас такая девка, которая мне не слишком по нутру, но с которой можно наскоро перепихнуться, а затем, уже успокоившись, вернуться к столу. Тогда, может, и фраза какая-нибудь найдется, и я смогу произнести ее — что-нибудь совершенно нормальное, чтобы наша с Фанни история как-нибудь да началась. Расслабиться, сперва все прощупать, разогреться.