Форс-мажор – навсегда!

Не столько, правда, он собачку, сколько собачка его ведет. Архар увлекал за собой Токмарева, туго натягивая парашютный строп, оплетенный свиной кожей. Архар не разменялся на пустяки-«пистолетики» у столбиков-кустиков-сосенок — шел, пригнув башку, чутким носом в землю, целеустремленно и… по прямой. По следу он шел.

Прямо, прямо, прямо — там… да хоть Ояма, отец-основатель школы Кекусинкай! Артем сдюжит и за пятнадцать минут управится. За одну!

Накатило адреналину. В подобном состоянии «хоккеист» Токмарев, бывало, и разгонял-плющил толпы зэков. А там, где (то бишь куда) прямо-прямо-прямо, — максимум пятеро. Больше в коробчонку не вместится.

Пятерых он — голыми рукам! Прецедент имелся! В Доькар-Оьла, иначе в Толстой-Юрте…

Будь красноглазый Гочу хоть трижды разбойником и убийцей!

Будь конъюктивитный Гочан хоть трижды бравым-храбрым-отчаянным!

Пятеро толстой-юртовских разбойников и убийц трехмесячной давности тоже мнили себя бравыми-храбрыми-отчаянными — позорно отвоевались, даже имея свободу маневра на открытом пространстве. А набившись впятером в тесноватую коробчонку, особо не сманеврируешь.

Архар привел хозяина к бежевому «форду» с номерными знаками старого образца «21–21 ЛОХ»— от квартиры, внутри которой труп, к «форду», внутри которого… кто?

Архар на последних метрах короткого пути издал вопросительное-просительное «ры?»: мол, спускай с поводка, хозяин, теперь-то как насчет башкой ветровое вышибить? готов!

— Ар-р-рх! — издал в ответ хозяин. Мол, я сам!

Дверца со стороны водителя клацнула. И голос изнутри — подбадривающий и участливый, но якобы (бандюковская тональность в предвкушении расправы над лохом):

— Опаздывать… если подумать… на ст’елку западло, Токма’йов!

8

Такие люди — и без охраны!

Гочу?!

— Нету больше никакого Гочу! — разъяснил Чепик чуть погодя, когда эмоции поулеглись.

— «Тачка»? — уличил Токмарев.

— Наша.

— Ваша…

— «Каймановская». Была его — стала наша. Да нету, толкую тебе, никакого Гочу! И не будет никогда! Зуб даю!

— А челюсть слабо?

— Хоть обе!

— Ну-ну! Ты, Ген, был в шаге от того, чтобы их лишиться.

— Эт’ еще как сказать!

И то был уже не обмен угрозами, но молодечество по старой школьной памяти.

— Ну-ну. С Гочу, значит, твой «Кайман» разобрался? И как?

— Вот еще! Моим бойцам лично выяснять отношения с этими шакалами — только кастеты пачкать, и нунчаки, и железные… если подумать… палки! Я их просто сдал — и все. Легко!

— Давно сдал?

— А в тот же день, точнее ночь, как Натали позвонила. Ну я в ту же ночь отзвонил… по одному телефончику, сдал на фиг.

— Ментам?

Ментам — западло. Кайман свято блюдет понятия!

Хотя основная масса новоиспеченных пацанов к… если подумать… истинным понятиям относится, будто к Конституции — она, конечно, диктует, ну и наплевать на нее и забыть. Конечно, не забыть, но наплевать.

Бандиты от мала до велика повадились бегать в ментовку с весточкой на зубах. Стукачи всегда были и всегда будут, но не в таком же количестве! Их нынче чуть ли не больше, чем самих ментов. В дни получки в отделениях длинные… если подумать… «хвосты» возникают из стукачей!

Газета одна даже пошутила: ликвидация бандитских… если подумать… сообществ невозможна совсем не из-за… если подумать… смычки властей с паханами, а потому что стучат поголовно — пацан на пацана, пахан на пахана, а платные осведомители от уголовной ответственности освобождаются, как известно.

Может, так оно и есть, но лично для Каймана понятия — закон. По понятиям ментам — западло.

— А кому?

— Да есть человечек один… Не здесь, но в… если подумать… столице-два. Я ему: «Твои что, окончательно с катушек полетели? На женщину наехали! Нашу женщину! С мальцом!» А тот: «Мои — нет». А я: «Тогда чьи? Сказали — чеченцы, сказали — за… если подумать… за Абалиева». А он: «Не мои. Выясню. Гочу?.. Выясню». И выяснил. Сам на следующий день в «Кайман» звякнул. Мне. Объяснился.

— Доволен остался, Ген? Объяснениями-то?

— Вполне. Ты ими тоже останешься доволен.

— Полагаешь?

— Полагаю…

В общем, тот человечек по одному телефончику — даже не человечек, и не человек, а человечище. Могуч, то есть. «Чех» он. Но местный, можно сказать. Осевший в… столице-два. Они, «чехи», когда цивилизации хлебнут, почти как люди, уже… если подумать, не животные.

Так вот, «чех»-человечище сообщил: