Форпост. Найди и убей

– Втихаря составишь списки. Вот тебе блокнотик и карандаш. Первый список – одинокие женщины детородного возраста. Маляренко помялся, почему-то говорить такое ему было неудобно.

– В первую очередь – белые женщины. Потом остальные. Посмотри, может быть, кто-то из замужних недоволен своей парой, кого-то можно сманить. Таких нужно десятка два. Аудрюс снова кивнул.

– Потом присмотрись к парам. Устойчивым. Их профессии, навыки и так далее. Выбирать можешь любых. Единственный критерий – задавай себе вопрос «хотел бы я жить с этими людьми по соседству». Тебе ясно? И НИКОМУ об этом не говори. Понял?

Старпома проняло. Этот человек доверял ему. Доверял его чутью. Полностью и без оговорок. Литовец в третий раз кивнул. Ваня хлопнул моряка по плечу и, не прощаясь, потопал по пляжу.

– А, совсем забыл! Литовец тоже обернулся.

– Немцы в селе есть? Есть? А партизаны? – Ваня хохотнул. – Отдельным списком их запишешь. «Чёрт, чуть про Танюхину просьбу не забыл!»

Через двое суток, на рассвете, собрав все имеющиеся запасы пищи и заранее наполнив все фляги водой, тридцать один человек тихо ушёл из посёлка к морю. Впереди их ждала новая жизнь.

В опустевшем недостроенном сарае остались лишь избитый Аудрюс и убитый индус-мусульманин.

Глава 7. В которой Иван понял, что он устал.

Этот переход Ваня запомнил даже лучше, чем свой первый выход в открытое море. Даже лучше, чем голодная и «сухая» перевозка детей с северного берега. К счастью, волнение на море немного стихло, и битком набитый пассажирами кораблик уверенно взрезая форштевнем волну, взял курс на Севастополь.

Люди сидели ровными рядами, плечом к плечу, упираясь спинами в колени тех, кто сидел позади, оставив узкий проход по центру палубы для «стюардессы». На самом кончике носа был оставлен малюсенький, полтора на полтора метра, пятачок, куда все ходили по очереди размяться и поприседать. Зарядку сделать. Да и в туалет сходить заодно. Многочасовое сидение было настоящей пыткой.

Все одиннадцать дней, что длился этот переход, Иван ощущал себя придурком и авантюристом. Глядя из рубки на своих пассажиров, он крыл себя последними словами. Руки тряслись, в животе разливался предательский холод, а в голову постоянно лезли кадры из кинофильма «Титаник».

«Малейшая волна и всё. Я уж про шторма молчу! Идиот! Надо было десяток баб сначала забрать. И детей. А потом, в два рейса – остальных! Когда ж ты головой то начнёшь думать, Иван Андреевич? А не ж…й»

Тане тоже было не до личных переживаний. Она варила. Нет. Не так. Она варила-варила-варила-варила. Маленький котелок на чугунной печке в машинном отделении булькал не переставая. Иногда вымотавшуюся девушку подменяла одна из пассажирок, но и это не спасало. Места на «кухне» хватало только для одного повара. Вдвоём готовить не получалось. «Надо бы завязывать такие „подвиги“, мать их, совершать!» Маляренко призадумался.

А ЗАЧЕМ, собственно? Зачем он везёт этих людей к себе? Чего ему ещё не хватает? Эта, так некстати пришедшая мысль, ошарашила. Иван посмотрел на спящую на полу рубки Таню.

«Вот. Может быть ещё одна женщина у меня будет. Дом. Дети. Друзья. Всё ведь есть! Чего ж тебе на месте то не сидится?»

Маляренко так устал, и морально, и физически, что хотелось заорать, вылезти из осточертевшей рубки на палубу, пинками всех повыбрасывать за борт и уснуть. И чтоб – лето. И ничего не надо делать и чтоб Таня была голая, а на носу, на своём привычном месте было кресло, а не, млять-млять-млять, толчок для этих…!

Из трюма донёсся плач и стоны, кого-то из укрытой там ребятни снова начало рвать.

Главврач Евгения Валерьевна отменила собою же объявленный карантин ровно через десять дней. Хотя в планах было провести в шалашах на берегу моря у Юркиного ручья минимум две недели. Но, толи действительно со здоровьем новичков было всё в порядке, толи Главврач боялась гнева Марии Сергеевны, которую не пускали к мужу, толи просто в шалашах было холодно. В общем – карантин сняли. За это время людей как следует подкормили, а кого нужно – подлечили. Юрка мотался на берег каждый день, привозя полные корзины продуктов и безропотно скармливая переселенцам плоды своих трудов.

– Иван Андреевич, – Кузнецов сидел в пяти метрах, за карантинной чертой, нарисованной прямо на земле, – у меня там, конечно, припасы ещё имеются, но не прокормлю я их всех. Пусть больше рыбу едят и мидии собирают. Мужик поморщился и перешёл с шёпота на отчаянное сипение.

– Настя пилит. Работники мои ворчат. Высаживать то чего будем? А потом?

Эти только и знают, что жрут да… спят. Понимаю – им не сладко пришлось и надо в себя прийти, но почему ж мне-то должно быть плохо? «Кулак-мироед! Единоличник! Сквалыга! Но… прав, стервец, прав!»

Ваня выслушал жалобы приятеля, почесал репу и велел больше сюда с продуктами не приходить. Юрка обрадовано подскочил, поздоровался с подошедшей Таней и рванул до дому – до хаты.

– Милый, мы можем ходить домой. – В глаголах немка всё ещё путалась. – Карантин капут!