Форпост - 4 (СИ)

— Сейчас сюда войдёт человек. — Генерал-губернатор обвёл пристальным взглядом всех собравшихся. — Я хочу, чтобы каждый из вас сначала вспомнил наш недавний разговор и подумал, а потом… заводи его.

Они все очень сильно постарели. И очень сильно изменились. Серый, Юрбан, Стас. Особенно сильно сдал Гера, превратившись в маленького сухонького старичка. Иван медленно вышел на середину зала и сел на табурет в гробовой тишине.

Кузнецов дёрнул щекой и тихо выдохнул.

— Это он.

— Ванька!

Плотину молчания прорвало. Мужики вскочили со своих мест и бросились обнимать воскресшего друга, наплевав на запашок, которым всё ещё слегка благоухал Маляренко. Ивана тискали, обнимали, слюнявили щёки и хлопали по спине так, что трещали кости. Мужики ревели от восторга. Ревели буквально, не скрывая слёз счастья. Когда первый натиск стих, градом посыпались вопросы. Голова у Вани шла кругом, от счастья, от горя и просто от голода.

— Тихо! Тихо я сказал!

Рык нового вожака был очень внушительным. Приятели, наконец, оторвались от замусоленной тушки Ивана и, сопровождаемые свирепым взглядом губернатора, разошлись по своим местам.

Ваня рухнул на табурет.

«Не верь, не бойся, не… э-эх… не проси»

— Степанов, пожрать дай.

— Сначала — дело. Тихо, я сказал! — Губернатор обвёл глазами присутствующих. Другом из всех них он мог назвать лишь Станислава, ещё он мог полностью положиться на дядю Геру и всё. Остальные ему не друзья. Союзники. По расчёту. Крепкие союзники по крепкому расчёту. Две недели назад Олег уже собирал свой малый тайный Совет. В этом же составе. Самые богатые и самые влиятельные люди Крыма и он, генерал-губернатор Олег Николаевич Степанов.

«Тьфу, бля!»

Олег смотрел СКВОЗЬ Ивана и вспоминал тот разговор.

«Сволочная работа. Собачья должность. Как же это мне всё надоело то, а!»

— Иван. Расскажи нам всё, — голос у губернатора был запредельно усталым, — всё. Не спеша и по порядку. До утра мы совершенно свободны.

«Сучья работа, ненавижу!»

Маляренко хотел было возмутиться эдаким «гостеприимством», но поперхнулся, услышав тон Степанова.

«Эх, Олег. До утра, говоришь…»

То, что утро он не переживёт, Иван понял совершенно отчётливо. Поняли это и остальные мужчины. Разговоры стихли, как по команде. Ваня набрал полную грудь воздуха и заговорил.

Жрать хотелось неимоверно.

Историю свою Маляренко рассказал, конечно, в усечённом виде. Про группу Шабельского он вообще не упомянул, а все присутствующие сделали вид, что всё так, как рассказал им Ваня, и было. Вопросы задавали очень неохотно и, в основном, про тот мир. Про то, КАК.

От ответов и без того неуютная атмосфера в зале превратилась в… в… Маляренко пытался подобрать определение царившему настроению и не смог. В пять тридцать утра, когда за окном начало светать, Олег хлопнул рукой по столу.

— А теперь, Иван, расскажи мне. ЧТО мне с тобой делать?

Тишину в сарае, казалось, можно было потрогать руками. Все отвели глаза.

— Что мне, Ваня, с тобой делать?!

В голосе Степанова не было ни капли злобы. Только мУка и тоска.

— Вот явился ты, хрен с горы. Вес и авторитет у тебя уже не тот, но ты, Ваня, знаешь, КТО ТЫ?

Маляренко кивнул и проскрипел.

— Догадываюсь.

Горло от многочасового рассказа жгло огнём.

— Ты, Ваня, гирька. Маленькая такая. Гирька. А я здесь, в Крыму, ВЕСЫ. И чашек у меня, Ваня, ни две, ни три. А тридцать три! И попади ты хотя бы на одну из них…

— Всё так плохо?

— Почему плохо? Хорошо. Неустойчиво, но хорошо. Два последних года — так вообще. Прекрасно.

Степанов замолчал и в разговор влез Юрка. Плантатор раздобрел и стал вдвое толще, чем был. Он обзавёлся необъятным брюхом, двумя подбородками и сверкающей лысиной.

— Иван Андреевич, вам нельзя…

«Мне нельзя?!»

— … вам нельзя здесь… уезжайте. Куда-нибудь, прошу вас!

Губернатор горько хохотнул.

— Да поздно, блять! Эти ушлёпки малолетние, во главе, кстати с твоим, — Стас понурил голову — ПОД БОЛЬШИМ СЕКРЕТОМ, кое с кем… естественно, что о поимке САМОЗВАНЦА весь Крым уже знает. И все ждут, когда же я его казню! А я его, блять, никак не КАЗНЮ и народ, блять-блять-БЛЯТЬ, уже волнуется!

Степанов едва сдерживался, чтобы не заорать.

— Инородцы (брови Вани поползли вверх от удивления), а их у нас почти треть, в открытую уже говорят, что при тебе было тяжелее, но ЛУЧШЕ. И что политика ассимиляции им не нравится. А Церковь говорит, что без ассимиляции инородцев не обойтись. А Церковь крепко поддерживает почти треть русского населения. А ещё у нас сотни закупных. Почти крепостных, которые денег должны, но работать на дядю не очень хотят и только ждут повода, чтобы всем Кузькину мать показать. Да, кстати, попы тебя анафеме предали, за то, что кровушку без меры лил. Вот так то! А из двух тысяч населения тебя видела, от силы четверть. А для остальных ты — пустой звук и миф. Который, кстати, нам со своими посылками крепко подсуропил!

Олег выдохся и заткнулся.

— А посылки то вас чем не устроили?

Сказать, что Иван от такого фортеля удивился, значит, ничего не сказать. Все его усилия, все мучения, всё, ради чего он жил, оказалось никому не нужно?!

— Что ТЫ. ЭТИМ. МНЕ. ХОЧЕШЬ. СКАЗАААААТЬ?