Форпост

По прямому назначению баня использовалась постольку-поскольку, но как место карточных игрищ и шумных пьянок, заканчивающихся мордобитием, как, впрочем, и карточные состязания, функционировало едва ли не ежевечерне. Контролирующие дисциплину и порядок офицеры при пользовании данным местом проведения культурного досуга обладали правом внеочередности его посещения, и их посиделки едва ли чем отличались по форме и содержанию от времяпрепровождения рядового состава.

Когда гогочущая ватага старослужащих с канистрой политуры ввалилась в стены дощатого чертога, Федор уже протопил печь и заволок в парную чан с водой и веники из местной полыни, тут же поспешив прочь. Теперь ему надлежало скрыться поблизости в темноте наступающей ночи и, дождавшись конца разгула, приняться за уборку.

Один раз ему все же пришлось заглянуть внутрь: просили поднести недостающие простыни и кружки.

Еще при входе он наткнулся на обращенные в его сторону взоры кавказцев, перешептывающихся между собой. Взгляды были двусмысленные, напряженные и веяло от них явной опасностью. Догадаться, что разговор шел именно о нем, как о нежелательном возможном свидетеле свершенного злодеяния, было несложно.

Человек, постоянно живущий в тисках насилия и страха, приобретает особую остроту в предчувствии очередных каверз, на лету угадывая мысли врагов. Никак не проявляя внешне понимания этих мыслей, этим порой он и спасается. Но Федор, на которого потянуло холодком уготованной ему гибели, мог спастись, лишь бежав из окружавшего его ада, однако куда бежать? В бесконечную дикую пустошь? В городок, где его тут же и непременно поймают?

С этими мыслями, растворясь в темноте, он сидел на выступе фундамента казармы, стискивая в отчаянии пальцы и тяжело дыша. Ветер над головой постукивал небрежно прибитой жестью крыши, за сточной канавой, в поросли чахлого сорняка то и дело вскрикивали какие-то маленькие неведомые твари, и резкими шорохами доносилась их возня. Видимо, там тоже шла борьба и пожирание друг друга за право жить.

Месяц был ущербен, и серпик его источал нежный рассеянный свет. Небо, как пшеничное поле колосьями, было усеяно звездами. Редкие метеоры выпадали из вышины, мерцая в своем последнем полете таинственно и зловеще, как вспышки древнего огня.

К ночи казарма утихомирилась, вывалились из бани пьяные «старики», погорланили, изматерились напоследок и тоже отправились на боковую. В помещении оставались только абреки, и Федор, содрогаясь, ждал, когда они призовут его — то ли к уборке, то ли к расправе…

Прошел час, из казармы, стуча сапогами, выскочил тучный ефрейтор в исподнем, с папиросой в зубах, обильно помочился в темень, затем, узрев силуэт Федора, вопросил:

— Ты-то здесь чего?

— Жду вот…

— А, не догуляли басурмане… — Ефрейтор выплюнул окурок, огладил жирную складку на короткой шее и двинулся, кряхтя, обратно.

Федор решил заглянуть в баню. Приоткрыл заложенную ватой и обитую дерматином дверь, заглянул в щелочку.

Кавказцы, пав головами в стол, спали, дружно и надсадно храпя. Иногда храп прерывался рыганием, временами они пускали зловонные ветры. Они пускали их и когда бодрствовали, с непосредственностью животных, но при этом — с блаженными омерзительными улыбками. У Федора эти выродки вызывали не только ужас, но и потрясали его своей убогостью и ничтожеством, незрелостью и алчностью, невежеством и лживостью.

В предбаннике стояла прогорклая вонища от политурного перегара и табачного смрада, висевшего в свете голой, на перевитом шнуре лампочке, стылыми сиреневыми пластами.

Внезапно на Федора снизошло удивительное хладнокровие. Подобно больному, выжавшему из себя горячечный пот, и, наконец, вздохнувшему вольготно, он обрел внезапную для себя сноровку движений и отрешенную уверенность во всем том, что механически и точно совершал.

Открыл чугунную дверцу, мельком всмотрелся в нутро печи.

Алые, начинавшие вытлевать угли застилали нижнюю решетку ровной ядреной россыпью, дышавшей голубенькими прокаленными всполохами.

Не оглядываясь на спящих врагов, он бесшумно закрыл верхнюю заслонку и скользнул обратно за дверь, плотно притворив ее.

Мыслей не было. Он словно взял топор и обрубил все их нити, переплетающиеся сейчас бесформенно и обрывочно в пустоте сознания.

И — отправился к своей койке, тут же сраженно и без оглядки заснув.

Утро началось с обычного подъема, скрипа коек, неизбывного мата, и вся зловещая морока этой ночи показалось ему дурной фантазией. И только донесшийся из распахнутой форточки ор дежурного офицера, пожаловавшего на утренний развод, принес пронзительное, как ожог, понимание: случилось!

Далее потянулась вымученная сутолока куч ротозеев, горячка пустых обсуждений произошедшего, кутерьма начальственных распоряжений.

На предварительном допросе, учиненном Федору вышестоящими командирами, тот ответил, что дожидался до трех часов утра распоряжения приступить к уборке бани, но, так и не дождавшись его, лег спать. Зайти в помещение, проявив инициативу, не решился.