Форпост

- Нет… Это же надо! Я пойду посмотрю… - И, встав с кровати, побрела в прихожую. Вскоре до Олега донесся запах валерьянки, а после хлопнула входная дверь.

Он перевернулся на спину, глядя в обитый «вагонкой» потолок. Нет, чтоб соврать, а признаться утром… Ложь – смазка, правда – абразив…

Вновь хлопнула дверь, и перед ним явилась Нюра.

- Ну? – спросил он.

- Светит, - мрачно отозвалась она.

- Я же говорю: герметизация там – о-го-го! Я сразу почувствовал: вещь отменная, боевая… Для полевых условий. Летом ночью с ним можно раков идти ловить… Ты говорила, кстати, тут пруд, - можно попробовать…

Ответа он не дождался. Она погасила лампу, легла, лицом придвинувшись к стенке.

Он снова попытался влезть ей рукой под белье, но она решительно отвела его пальцы:

- Все настроение перебил… идиот!

- Так давай я тебе его подниму… - предпринял новую попытку Серегин и, несмотря на некоторое сопротивление, вполне удачную.

- Ладно… - Она повернулась к нему. – Точно фонарь достанешь?

- А кто кроме меня? Других нет…

- Ой, подожди, я еще валерьянки выпью…

- После, милая, после…

- Ой, Олеженька…

И, уже в апогее страсти:

- Милый, только не в меня…

- Других тут нет, - жестко отрезал Серегин.

И – получил ладошкой по щеке через ее снисходительный хохоток.

Утром, взяв грабли, тщательно вымытые Нюрой стиральным порошком, Серегин приделал к ним шест, составленный из сбитых между собой штакетин, и с первой же попытки извлек со дна злосчастный фонарик.

Убедившись, что тот по-прежнему светит, Нюра возликовала, простив любимому – на сей момент, мужчине, все его оплошности. Даже – поломку разводного ключа, которым Олег рассоединял ржавое водопроводное колено.

Промазав тавотом замки, закрыв пленкой розы, наполнив багажник коробками с баночными солениями, остановились у калитки, бросив прощальные взоры на покидаемое до весны жилье.

Голые ветви яблонь и груш, редкая листва на плакучих березах, сварливый вороний крик вдалеке… И только дымок, вившийся из кривой, закопченной трубы, высунутой в прорубь оконца сторожки, выдавал присутствие здесь чьей-то одинокой судьбы, готовой разделить с опустевшими домишками долгую муторную зиму… Всюду есть человек, и человек разный.