Формула всего

Христофоровы удивились. От земли шел едва ощутимый жар, хотя полчаса назад все ходили по ней босыми и земля была как земля. Теперь ситуация поменялась. Цыгане обследовали место стоянки. На опушке грунт был прогретый, а в лесу – обычный.

Позабыв о замерзшей спине, Муша сел на бревно. Все – даже Драго – ожидали, что он им скажет.

– Я слыхал, – начал старый цыган, – далеко на востоке существует страна, где из земли бьют высокие фонтаны, а в них – кипяток! Туда-сюда! Их там не один и не два, а тыща! Называются эти фонтаны – гейзер. Люди в них купаются даже зимой, когда снег и мороз. Такая страна. Там картошку можно в лужах варить!

– Ага. Докинул сверху капусту со свеклой – вот тебе и борщ! – засмеялся Драго.

– Я думаю, здесь, под землей, есть горячий ключ, – предположил Муша, и Буртя сразу поинтересовался:

– А не может он землю пробить?

– Почему ты спрашиваешь об этом?

– Потому что земля нагревается!

– Караул! Полундра! – подскочил Какаранджес.

Драго лег на живот и приложился к земле щекой:

– Что-то совсем плохо, Муша. Я слышу пенье!

– Оттуда?! – взвизгнул Какаранджес.

Из-под земли действительно доносились человеческие голоса. Они тянули какую-то бесконечно печальную, безысходную мелодию, которая с каждой минутой звучала все явственнее и громче – так проникновенно и скорбно, что любой неравнодушный человек, услышав ее, непременно заплакал бы в своем сердце. Скоро стало возможным различить слова, и – вот бесовщина! – спетый хор голосов выводил по-цыгански!

Лаутары штэтэндэр андрэ – дэна
Баро миштыпэ енэ укэдэна
Е Кудуницы башавэна
Гожо чакэ весть подэна
Ту зашун, ту зашун, гожо чай
Миро грэскиро лапотымо
Миро грэскиро лапотымо
Мро чупнякиро визготымо
Тэнашас, тэнашас чайори,
Драда темнинько ратори
Яда Домна ко рошай загэйя
Е-Савари юбкаса ей чордя
Калышкаскэ савари бикиндя
Хачькир, кхаморо, сыгэдыр –
Тэнашэл ада Домна дурэдыр[19]

Драго кинулся отвязывать лошадей и пристраивать их в оглобли. Муша спешно закидывал пожитки в урдэн. Буртя уже запрыгнул туда и накрыл голову подушкой. Какаранджес, слепой от страха, истерично вопил:

– Дэвла! Ну гибель! Пропали ромалэ[20]!

Глава шестая

Вилэ илэстыр заноза, на то холостонэса мэрэса[21].

Через пять минут Драго свистал кнутом, урдэн скакал на ухабах, Какаранджес одержимо крестился, и, хотя мысли всех были хаотичны и спутаны, как львиная грива, все они скрещивались в одной лишь точке:

«Мертвый табор».

Отъехав за версту от заклятого места и убедившись, что погони нет, цыгане перевели дух.

– Слыхали, как покойники поют?! – почти весело спросил Драго. Опасность его только раздухарила.

– А если бы они вылезли? – озвучил Буртя свои главные опасенья.

– Мы бы их кнутом – нна! нна! Эй, Какаранджес! Ничего не забыли? Котелок на месте?

– Как ты можешь думать о котелке! – воскликнул коротышка, которого до сих пор трясло от страха. – Нас чуть не убили!

– Но теперь-то мы спаслись, и я не хочу ехать свататься голодным, а для этого нам нужен котелок.

– У тебя нервы – из стали.

– Здесь он! – Буртя нащупал котелок между перинами, а старый Муша произнес:

– Ох, дело.

Все посмотрели на него и увидели, что старик – босой.

– Сапоги-то я, похоже, мулям[22] оставил! – расстроился Муша. – А почти что обнова!

– Будут тебе сапоги, старик, – успокоил его Драго.

Муша покачал головой:

– Надо же, чавалэ… Мертвый табор!.. Чтоб луна меня сбила с ног! Первый раз у меня такое…

Тут он вспомнил и змею, которую они переехали, и упавшую звездочку, и свой сон про коня… Неужели Какаранджес прав и их ожидает страшное несчастье?

«Спаси и сохрани! – старик перекрестился. – Угораздило нас… Мертвый табор! И кто эти бедолаги?»

Он живо представил годы своего детства, когда Хунедоару охватил Соляной бунт. Страна еще не успела полностью оклематься после Пшеничного, как вспыхнуло вновь. Соляной бунт залил кровью весь юго-запад. Это была репетиция апокалипсиса. В двери стучалась гражданская война. Человеческая жизнь резко потеряла в цене. Гаже словно взбесились. Провинция бурлила. Францех VIII выслал армию и карательные отряды. Уполномоченные висельники получили карт-бланш. Цыган с ходу записали в бунтовщики, хотя они к народной смуте не имели ни малейшего отношения. Им вообще было безразлично, что за режим и кто стоит у власти. Они не понимали, за что дерутся гаже, но солдаты получили приказ. Они совершенно озверели, и жажда насилия, как наркотик, одолевала их с каждым днем все необратимей и глубже.