Произведя над собой настоящее насилие, неуклюже, боком он наконец вышел из машины. Побрел к подъезду, моля бога, чтобы никто из соседей Хаврониных не встретился ему, поднялся на пятый этаж и замер у двери. Передохнул и продолжил свою «дурную» работу. Ощущая себя вором-взломщиком, вставил ключ в верхний замок, отметил, что дверь деревянная, таких уже почти ни у кого не осталось, и Мария Ильинична не зря беспокоится за сохранность имущества. Замок легко поддался, он вставил ключ в нижний и тоже без всяких усилий его открыл.
Обстановка в квартире вполне соответствовала и району, и дому, в котором жили Хавронины: все куплено давно, раз и навсегда, без всякой надежды на перемены. В квартире было две комнаты — одна из другой. Виктору нужно было пройти во вторую. Разувшись, чтобы не испачкать ковер, он пересек гостиную и оказался в спальне.
— Ну что ж, приступим в шмону, — зло усмехнувшись, сказал он вслух и вздрогнул от звука собственного голоса, глухо раздавшегося в этой чужой пустой квартире. Преодолевая тошно-щекотное чувство в душе, ощущая себя патологоанатомом, которому приходится раздевать труп, распахнул дверцы шифоньера. Предстояла самая невозможная часть операции — собрать белье.
Следуя указаниям Марии Ильиничны — третья полка сверху, — Виктор быстро, стараясь не особо всматриваться, снял аккуратную стопку с краю, быстро положил в приготовленный заранее пакет и поскорее захлопнул дверцу. Во втором отделении снял с «плечиков» спортивный костюм и тоже сунул в пакет.
— До чего довели, сволочи! — не выдержав такого надругательства над человеком, которого уважал всю жизнь, выкрикнул он в глухое пространство. — Директор школы, морально неприкосновенная личность, твою мать, а я ему трусы собираю.
Он в ярости рванул ящик письменного стола. Согласно инструкциям, данным Марией Ильиничной, там он должен был отыскать электробритву.
Искать ничего не пришлось, он увидел ее сразу — громоздкий пластмассовый футляр заблудившегося во времени «Харькова». Эта бритва стала последней каплей, эта старенькая, такая несовременная бритва чуть не довела его до слез. Прижав к груди футляр, Виктор медленно, пошатываясь и спотыкаясь о тонкий, собирающийся складками ковер, окончательно обессилев, вышел из спальни.
— И они еще обвиняют его в убийстве, — опустившись на диван в большой комнате, пробормотал он, — они смеют обвинять в убийстве человека, у которого такая бритва!
Он долго сидел, раздавленный горем, опустошенный, убитый. Нужно было торопиться, нужно было собрать остальные вещи и ехать дальше, чтобы не опоздать, но даже пошевелиться, подняться с дивана ему казалось немыслимым.
— Я куплю ему новую бритву, — сказал он и сразу почувствовал облегчение, как будто покупка новой бритвы могла что-то изменить, снять часть его вины, вычеркнуть это ужасное вторжение в личную жизнь Хавронина.
Он поднялся с дивана, положил футляр с «Харьковом» в пакет и пошел в ванную собирать умывальные принадлежности.
Покупку электробритвы пришлось отложить. Серега Битов позвонил ему и сказал, что договорился о его посещении на четыре часа, приехать нужно строго к этому времени. Сейчас было уже почти три, а до больницы в Соловьевых горах добираться не меньше часа. И то если повезет.
Ему повезло — дорога оказалась практически пустой. Соловьевы горы — небольшой поселок со столь поэтически абсурдным названием был знаменит двумя вещами: самой большой в регионе психиатрической больницей и ипподромом, который по нелепому стечению градостроительных обстоятельств с ней соседствовал. Виктор был в Соловьевых горах лишь раз, и то случайно. Однажды Мишка Горин, его знакомый из числа не самых приятных людей, затащил их с Полиной на ипподром. Это было два года назад перед самой аварией. Мишка не переставая шутил по поводу этого двусмысленного соседства, чем жутко раздражал Виктора.
— Полный сервис! — громогласно хохотал Горин. — Все предусмотрели! Поставил не на ту лошадку все, что нажито непосильным трудом, проиграл, слетел на этой почве с катушек — а тут тебе как раз ангелы-спасители в белых халатах. Все близко, все рядом. Наверное, у них с дуркой специальная договоренность. Умно придумано!
Виктору на ипподроме не понравилось, он даже ставку делать не стал. А Полина, наоборот, пришла в какой-то нездоровый восторг. По совету Горина поставила на лошадь под тринадцатым номером — и выиграла. Потом он узнал, что они с Мишкой ездили на ипподром еще трижды — и жутко возненавидел Горина. Признаться, что попросту ревновал, он в то время даже себе не мог бы — отношения с Полиной тогда у них были дружески-деловые, о том, что у них любовь, ни он, ни она не догадывались.
— Не знал, что ты такая азартная, — трагически глядя на Полину, говорил Виктор, пытаясь понять, только ли дело в азарте или есть еще что-то.
— А я и сама не знала! — смеялась она.
— Мишка — классный парень, — кривясь от отвращения, лгал он.