Формула преступления

Бывший студент говорил слишком правильно, как человек, не имевший живой практики, а все больше изучавший язык по книгам. Однако этих знаний оказалось достаточно. Особенно для Княжевича. Приятный господин издал жалобный звук, как мышь под каблуком городового. Или в когтях филина. Как угодно.

— Гаспада! Я прекрасно понимайт руски ежик! — заявил Сампфельд. — У вас, гаспадин…

— Ванзаров…

— …Фанзароф, очень чисты ежик. Давно такой не слышайт. Литературный… Но моя запись — это моя дело. Клиентов нельзя беспокойть. А ви… — портной оборотился к Викто́ру, — что за шутку тут шутить, Княжеч? Какой жизни смерть? Почему не изволил бить на примерка? Это нарушение! Допускать нельзя. Нужен порядок. Ваша запись на девять тридцать. Пачему опоздайль? У меня каждый час написан. Клиенты ждут.

— Карл Густович! — молитвенным образом воззвал Княжевич. — Ну, скажите, что я был у вас! Что вам стоит…

— Скажу так: не пришли на примерка. Это нарушений.

— Умоляю!..

— Не умоляйт. Не есть порядок. Когда желайте иметь четыре костюм?

— Новые одежды вашему клиенту понадобятся теперь не скоро, — ласково пообещал Родион. — Лет эдак через пять-семь, да и то если с каторги вернется. Однако не смеем более отрывать от работы, герр Сампфельд. Теперь буду знать, к кому обратиться за хорошим костюмом.

— Да, ви обращайте, как будет угодно! — милостиво позволил Карл Густович. — Славный юный человек! Ежик — как книга!

— Auf Wiedersehen, Herr Sumpffeld!..[21] Княжевич…

От треска запираемого замка Викто́р вздрогнул всем телом, словно за ним уже захлопнули тюремную камеру.

— Простите… — прошептал он.

— Имеются еще алиби в запасе? — спросил Родион дружелюбно.

— Я соврал… Это глупо, признаю. Но не мог же вот так сразу, первому встречному, рассказать, что…

— Но теперь, когда мы близко познакомились на почве немецкого языка, вам ничто не должно мешать.

— Такая глупость вышла… — сказал Княжевич и тут же полез за новой папиросой. — Признаюсь, ловко меня поймали. И говорите так чисто. А еще полицейский… Я все расскажу… Но вы должны пообещать мне, как мужчина мужчине, что об этом не станет известно моей жене…

— Обещать ничего не буду, но съездить и проверить можем. Полагаю, это где-то поблизости, — сказал Ванзаров, чем вызвал у старшего городового легкое недоумение. И чего возиться с этим прыщом? Скрутить — и в кутузку. Там все расскажет.

С жадностью прикурив от серебряной зажигалки и насытившись дымом, Викто́р сказал:

— Да, совсем рядом. На соседней улице… Два шага дойти.

Но Ванзаров пожелал проехать.

Приняв пассажиров, Спиридон тронул вожжи и отправился в большой объезд через два квартала.

На улице, называемой Большой Мастерской, Княжевич попросил остановить у дома несколько обшарпанного вида. Уверенно взбежав на последний этаж, не вынимая папиросы изо рта, приблизился к двери, на которой не было номера.

— Надеюсь, она еще дома, — сказал он и размашисто постучал.

Ничто не указывало, что гостям здесь будут рады больше, чем у портного.

Последовал стук еще более решительный, а папироса полетела в лестничный проем.

— Алиса, открой, это я — Викто́р! Я вернулся!

Внутри что-то заскрипело, и глубоко старческий голос испуганно спросил: «Кто там?» Княжевич удивленно спросил:

— А это еще кто там?

Нечасто встретишь гостя, который не узнает хозяев. Блестящий парадокс пришел в голову не только городовому, но и Ванзарову.

— Быть может, дом перепутали, этаж или квартиру? — мирно спросил он.

— Ничего я не перепутал! — огрызнулся Викто́р. — Глупость какая-то. Позовите Алису!

— Да что вам надо… — ответили за дверью.

Голос пожилой дамы звучал тихо, но отчетливо, словно говорили в замочную скважину. Нагнувшись, Родион сказал в прорезь:

— Будьте любезны открыть. Сыскная полиция.

Волшебных слов оказалось достаточно. Створка медленно распахнулась.

В первый миг старшему городовому показалось, что лицо хозяйки квартиры зависло в воздухе, как привидение. Болотников оторопел, но сразу понял ошибку. Случился оптический фокус, каким часто пользуются на сцене. На фоне темного проема старушка, одетая в черное монашеское одеяние, казалось, не имела тела. На Ванзарова она смотрела снизу вверх, доставая макушкой ему до груди. Ни страха, ни удивления, ни интереса не появилось в прозрачных глазах. Словно все мирское давно перестало иметь для нее какое-то значение.

— Что-то случилось? — спросила она шелестящим, как сено, голоском.

Родион представился, стараясь отчетливо проговаривать слова, но, кажется, со слухом у богомолки было в порядке. Она в ответ назвалась матушкой Паисьей.

— Госпожа… Извините, матушка Паисья, этот господин, — Ванзаров указал на Княжевича, — уверяет, что сегодня утром с девяти до одиннадцати был у вас.

— Какой господин? — не поняла старушка.

Ей указали мужчину в мехах.

Матушка быстро перекрестилась:

— Свят-свят… ересь какая. Одна живу, никого к себе не пускаю. Нечего тут мужчинам делать…

— Позовите Алису! — рванулся к проему Княжевич, но на взлете был пойман лапищей городового. Его возвращение напоминало падение спиной в пропасть.

Паисья прижалась к косяку: