Формула яда

Из-за спины Цимбалистой, делая знаки Журженко, неслышно, на цыпочках, вынырнул Голуб с букетом белых лилий и пакетом. Из него вызывающе выглядывало горлышко винной бутылки. Цимбалистая оглянулась:

— А кто вам дал право, дядьку, без спросу заходить? Я же сказала: почекайте там, в приемном покое! И как вы прошли сюда? Дверь же закрыта!

— Який там спрос! Ты меня в дверь не пустишь, так я водопроводной трубой пролезу. Я ж старая крыса из львовских каналов!

Журженко, заметив, что Садаклий пристально разглядывает Голуба,сказал:

— Знакомьтесь, товарищи! Это мой сослуживец, бригадир Голуб, а это...

Как бы предупреждая пояснение капитана, Садаклий поднялся и, протягивая руку Голубу, сказал с легкой добродушной усмешкой:

— Вообще-то мы виделись, но, если старых знакомых не признают, можно познакомиться и вторично.

Голуб опешил:

— Бачились? Де саме?

— Садитесь, Панас Степанович,— предложил Журженко.— А вы, Юльця, не сердитесь. Это свой человек!

— Какая же это холера бисова коцнула вас, инженер? — спросил Голуб.— Добре, що не в голову.

— А я предупреждала капитана,— вмешалась Юлька,— с националистами связываться опасно. У них длинные руки. А он смеялся.

Переводя взгляд на Садаклия, Голуб спросил:

— Где же мы с вами могли видеться, товарищ? Ума не приложу. Лицо будто бы знакомое... Вы по какой отрасли работаете?

— Да как бы вам объяснить? — Садаклий незаметно подмигнул капитану.— В украинском тресте «Саночистка»! Знаете, есть такая институция?

— В «Саночистке»? — заволновался Голуб.— Так это, считай, одно хозяйство с нами! А я в Водоканалтресте, там, где и инженер до армии работал. Мы с вами, ма-буть, у трести и встречались?

— Возможно,— спокойно согласился Садаклий.— А еще был у нас с вами, товарищ Голуб, один общий знакомый, некий пан Заремба. Не забыли вы его?

— Какой Заремба? — насторожился Голуб.— Луц-кий?

— Он самый. Тот, что любил в тюрьме на допросах заключенным в нос скипидар лить и почки отбивать.

— Ой, лышенько! — воскликнул Голуб.— Так вы ж тоже привлекались по Луцкому процессу! В 1934 году. Теперь я вас вспомнил. Только фамилию забыл.

— А фамилии у меня и не было. Я по псевдо проходил. Ворожбит мое псевдо было. Как ни выбивали из меня те каты Зарембины фамилию, так и не выбили.

Голуб вскочил.

— Ворожбит? Як же я, старый пентюх, не признал вас одразу? Правда, в луцкой тюрьме у вас еще чуприна пышная была.

— Была, да сплыла! — сказал, усмехнувшись, Садаклий и горестно провел пальцами по выпуклой, глянцевитой макушке.— Одно декольте осталось...

— Нас в одно время допрашивали,— обращаясь к Журженко и Юле, объяснил Голуб.— Палачей набежало в кабинет Зарембы, когда Ворожбита и меня мордовали! Целая стая.

— Значит, вы старые побратимы? — спросил Журженко, наблюдая за встречей двух старых подпольщиков.

— Еще какие! — гордо сказал Голуб.— Кто перетерпел Луцк, тому уже никакая сатана в жизни не страшна.

— Салям алейкум!—послышался голос нового посетителя. В палату ворвался Зубарь.

— Еще один! Горе мени буде! — притворно ужаснулась Юля.— А вы-то как сюда попали?

— Сторож красный семафор поднял, не пускает, хоть плачь. Ну, я выяснил обстановочку, разведал поле боя и перемахнул через забор!

Громы кары божьей

Тревожный лай собаки разбудил Ставничего перед рассветом. Отодвинув засов, он вышел на крыльцо.

К нему сразу бросилась, виляя пушистым хвостом, большая черная карпатская овчарка с белой подпалиной на боку.

— Ты чего, Жук, волнуешься и спать не даешь?

Но добродушный голос священника не успокоил собаку. Повизгивая, словно чуя недоброе, она лизала ноги Теодозия и скулила, то и дело припадая к земле. Уже начинало светать, и на фоне бледнеющего неба хорошо выделялся силуэт деревянной церкви.

Ставничий насторожился. Он услышал резкие, гортанные выкрики на сопредельном берегу, среди них ясно различимый крик «Файер!», какие-то звонки, и вдруг лицо его озарил отсвет орудийного залпа.

— Свят, свят, свят! — прошептал священник, слыша, как завыли снаряды, идущие над его головой. И подумал: «Неужто война?>

С грозным нарастающим воем снаряды пролетали над священником, послышался гул бомбовозов, летящих на восток с немецкой стороны. Близко разорвался снаряд. Ставничий присел, закрыл лицо руками, в ужасе перекрестился.

В это время другой термитный снаряд врезался в колокольню церкви и сразу же поджег ее.

Багровый отсвет вспыхнувшего пожара заплясал и на стенах хатки дьячка Богдана. Там в ожидании очередной встречи с Верхолой заночевал Герета. Грохот орудийной канонады разбудил его, и он, полуодетый, выскочил во двор. Пушечные залпы и вспышки близких разрывов освещали лицо Гереты. С надеждой глядел он на запад, откуда била по советской земле немецкая артиллерия. Не скрывая радости, богослов осенял себя крестным знамением.

— Началось! Слава тебе, Иисусе! С нами бог! — шептал Герета пересохшими губами.