Формула яда

Из улицы Килинского доносилась уже полюбившаяся и во Львове «Катюша». Ее пели красноармейцы. В полной выкладке, со скатками и котелками, они маршировали на Главный вокзал. Молоденький лейтенант, то и дело ревниво поглядывая, как держат равнение его подчиненные, подавал команду: «Раз, два, три! Левой!..»

Взгляды пешеходов невольно обращались к колонне, пересекавшей Первомайскую улицу. Одни смотрели на советских воинов с восхищением, другие — со сдержанным любопытством, третьи, в модных сапогах «англиках», те, что долгими годами распространяли здесь сказки о «большевистских фанерных танках», о «колоссе на глиняных ногах»,— с плохо скрываемой ненавистью.

Паренек в домотканой куртке, с узлом, висящим за плечами, обратился к пожилому человеку в старомодной крылатке:

— Простите, пане... Как пройти к университету имени Ивана Франко?

— К университету имени Ивана Франко? — ядовито переспросил старик.— Шестьдесят пять лет живу во Львове, но такого университета не знаю. Если же пану надо посетить университет Яна Казимира, тогда црошу повернуть налево и затем у Народной гостиницы направо. А потом просто по улице Третьего мая налево.

Иванне стало жаль селянчука, видимо впервые попавшего в такой большой город, и, тронув его за локоть, она сказала:

— Пидемо разом, товарищу! Я покажу вам, где университет Ивана Франко...

Они подошли к порталу университетского здания, украшенного аллегорическими изображениями Вислы, Днестра и Галиции. Когда-то здесь заседал галицийский сейм, затем, после того как в восемнадцатом Австро-

Венгрия распалась, польские власти отвели это огромное здание под университет.

Иванна собиралась подняться в ректорат, но увидела в вестибюле толпу хлопцев и девушек; с возбужденным вниманием, приподнимаясь на цыпочки, они читали списки принятых.

Долго всматривалась она в списки, водя пальцем сверху вниз, от фамилии к фамилии, но не нашла там своей. Слезы подкатили к горлу. Ей почудилось, что студенты и даже засевшие в нишах вестибюля каменные князья Владимир Великий, Ярослав Мудрый, Мечислав и Казимир с насмешливым вниманием глядят на нее.

По широкой лестнице она взбежала на второй этаж. Ворвалась в кабинет секретаря приемной комиссии. Навстречу ей из-за широкого дубового стола поднялся важный, полный сознания собственного достоинства и вместе с тем чиновно-замкнутый и корректный секретарь. Он знаком предложил девушке сесть, но она, растерянная, порылась в своем чемоданчике и, достав оттуда извещение, протянула его через заваленный папками стол.

Секретарь бегло прочел извещение.

— Дуже приемно, пани Ставничая? Будем знайоми! Дмитро Каблак. Ну и что же?

— Как что же? — готовая разрыдаться, воскликнула Иванна.— Но в списках меня нет!

— И не будет! — Каблак разорвал извещение.

В ужасе следила Иванна за тем, как белые клочки бумаги, разорванной загорелыми волосатыми пальцами Каблака, падали в плетеную корзину. И казалось ей, что не извещение, а в клочья разорванная судьба ее летит туда, в мусор, смешиваясь с окурками и обломками сургучных печатей...

— Почему же? — почти простонала Ставничая.

— Есть причины.

— Но я окончила гимназию с отличием!

— Мало ли кто кончает гимназию с отличием! Сыновья графа Дзедушицкого или князя Сангушко. Разве они учились плохо?

— Но какое я имею к ним отношение? Зачем вы меня сравниваете с теми, кто преследовал нас? Я украинка, а это польские аристократы.

— Украинцы бывают разные. Вот Остап Луцкий, помещик из Волыни, или адвокат Кость Левицкий, которого большевики недавно «закрыли». Социальное происхождение не всякому дает право учиться в этом только для народа открытом университете! — сказал Каблак, театрально подняв руку.

— Значит, из-за того, что мой отец священник в бедном украинском селе, я не могу получить высшее образование? Но ведь отец стал священником, когда еще не было советской власти! Он простой селянский сын, и, кто знает, будь здесь другие порядки, надел ли бы он сутану?

— Мы живем в переходное время, дорогая, и не каждый способен понять все эти тонкости,— сочувственно сказал Каблак.— Сегодня не рассуждают, а рубят сплеча...

Иванна уже не слушала секретаря.

— Боже мой! Как это жестоко: вызвать меня издалека, обнадежить и сразу разрушить все!

Она опустилась в кожаное кресло и, припав к резной кромке дубового стола, залилась слезами. Со странной усмешкой, скользнувшей по лицу, Дмитро Каблак обогнул огромный стол, подошел к Ставничей и, меняя тон, положив руку на ее плечо, ласково сказал:

— Милая девушка, я ведь тоже местный и хорошо понимаю ваше горе. Не мы завели эти порядки. Их принесли сюда они, люди с востока. Мы жили здесь иначе, а они азиаты...

Иванна вскочила. Ласковый, мягкий голос Каблака внушил ей надежду.

— Я пойду к ректору. Быть может, он не знает всего. Я расскажу ему все! Я объясню, что мой отец никогда не агитировал против советской власти. Я расскажу, как мечтала учиться, как мне не давали и что говорил командир на митинге в Перемышле.