Фонд

Прошло три-четыре минуты. Он не двигался и продолжал стоять, пригнувшись, за соседней машиной, внимательно смотрел сквозь стекло, ожидая, что из тени вот-вот кто-то выскочит. Но ничего не происходило. Он задрожал от волнения, а дрожь всегда вызывала у него отвращение в тех случаях, когда могли понадобиться либо стремительная реакция, либо изворотливость. Питер медленно выпрямился и внимательно огляделся. Потом крадучись пошел к своей машине и начал внимательно осматривать ее, пытаясь обнаружить следы незаконного проникновения. Обошел ее кругом, отмечая малейшие детали и жалея, что не идет снег… Тогда остались бы следы.

Но ни свидетельств злого умысла, ни проникновения внутрь автомобиля не было. На сиденье лежали его компакт-диски, проигрыватель находился в приборной доске, портфель – на полу. Джунгли многому его научили, и навыки, которые позволили ему там выжить, сейчас были задействованы в полную меру. Он находился в состоянии боевой готовности, то есть начеку, как это называл лейтенант Блевинс.

Он осторожно подкрался к дверце, находящейся со стороны пассажира, отвернулся в сторону, одной рукой прикрыл голову, а другой повернул ручку, надеясь, что части его тела не полетят в воздух, или части автомобиля не полетят в него, или не случится нечто вроде комбинации того и другого.

Машина не взорвалась. Он оперся локтями о пол и посмотрел, нет ли под приборной доской каких-нибудь необычных проводов или детонирующего шнура. Проверил, нет ли спускового механизма на дверце со стороны водителя.

В конце концов сел за руль, зажмурился и повернул ключ зажигания. Двигатель заработал, и Джеймисон от неожиданности невольно прижался к дверце. Некоторое время сидел в замешательстве, потом медленно выехал с этой жуткой стоянки. На шоссе он прибавил скорость и направил авто в «Диллон», размышляя над тем, кто и зачем залезал в его машину.

Тед Бронович позвонил жене, понимая, что она расстроится, узнав, что супруг все еще в «Диллон». Он обещал вернуться домой вовремя, чтобы помочь уложить спать дочек. Это было одно из многих сотен обещаний, которые он нарушал со времени смерти брата.

– Привет, голубушка. Извини, что я еще не дома. А как девочки, уже спят?

– Да.

Бронович подождал, надеясь, что жена скажет еще что-нибудь, лучше ободряющее. К кабинету подошел дежурный охранник, и Бронович, ожидая, что супруга заговорит, слушал, как позванивают его ключи. Звяканье ключей стало громче, потом слабее и наконец прекратилось. Жена продолжала молчать.

– Я приеду домой через час.

– Сколько еще, Тед? Я хочу знать, сколько еще времени это будет продолжаться.

– Не вешай пока трубку.

Он подошел к двери кабинета, открыл ее, глянул в еле освещенный холл и, прежде чем закрыть, внимательно прислушался.

– Не очень долго, – прошептал он. – Я почти закончил это дело. Еще пару недель, максимум месяц. А потом мы уедем – мы с тобой и с девочками. Это будет что-то новое и необычное, обещаю.

– Я рассчитываю на это, Тед. Мы с девочками надеемся на тебя.

– Я вас не подведу. Не переживай. Увидимся через час, а может быть, и раньше.

Он повесил трубку и взял со стола «золотые крылья» младшего брата. Крылья, нагрудный знак пилота авиации ВМС, были памятью о том дне, когда он в последний раз видел его живым, в летном снаряжении, улыбающимся, как властелин мира. Он стоял, слегка согнувшись, на трапе самолета «Вомбат» на авиабазе ВМС в Океании. Именно таким Броновичу и хотелось запомнить брата, человека непредсказуемого, самоуверенного и быстрого на подъем.

Он по нескольку раз на дню ласково поглаживал крылья только для того, чтобы закрепить в памяти образ улыбающегося брата вместо кровавого образа, который составил себе по докладу ВМС о расследовании причин катастрофы. В докладе, где были сглажены острые углы, сообщалось, что, когда произошел сбой бортового компьютера, брат благополучно катапультировался. Его парашют раскрылся, но во время спуска зацепился за выступ горы. Брат прокачался на стропах всю ночь. Сильные ветры били его тело о камни, переломав ему в конечном итоге все кости.

Джек Кейн сидел в своем слабо освещенном кабинете на верхнем этаже «Диллон аэроспейс». В руках он держал фотографии двух мужчин и представлял себе последние мгновения жизни своей семьи. Это было составной частью ритуала. Частью того, что делало его таким беспощадным – страстное желание еще и еще раз пережить это страдание, а потом излить всю свою боль, всю свою ненависть, всю свою жажду мщения на того, кто стоит следующим в его списке.

Печаль так овладела им, что стала почти невыносимой. Как бывало в таких случаях, его глаза наполнялись слезами, которые вот-вот должны вылиться наружу. Но этого никогда не происходило. Глаза всегда были слишком сощурены и слез наружу не выпускали. Сквозь эти узкие щелки он видел только зло, которое следовало искоренить.