Фомка-разбойник

Он перехватил гончего за ошейник, замерзшими пальцами с трудом отцепил поводок. Пес ринулся в лес.

Стоя с пустым поводком в руках, Смирька соображал:

«Видно, одной Зорьке не справиться. Уходит зверь».

Тоненький лай Зорьки подвигался влево.

Вот там же тяжко, гулко забрехал гончий.

Теперь лай обеих собак слышался все с одного места.

«Опять посадили зверя на дерево, – сообразил Смирька. – Сейчас Сысой Сысоич еще выстрелит».

Тянулось время.

Вдруг лай стал злее, И громче.

Он приближается.

Смирька обернулся: за сосной такая круча, наверняка шею свернешь.

А лай все ближе и ближе.

Смирька поспешно стряхнул с ног лыжи и полез на отлогий ствол сосны. Долез до первого сука, уселся на нем; крепко охватил ствол руками и впился глазами в лес. Собаки лаяли уже совсем близко.

Из-за деревьев вывалилось что-то черное, ростом с овцу.

«Он!» – подумал Смирька и похолодел.

Черный скачками прыгал в глубоком снегу – прямо к сосне.

Смирька хотел крикнуть что есть мочи. Но горло перехватило.

С громким лаем вынесся из лесу гончий. За ним Зорька. Они быстро настигали зверя.

Но Черный был уже под сосной.

«Полезет – я долой спрыгну!» – успел только подумать Смирька.

Но Черный с разбегу свернулся в клубок – и полетел с обрыва.

Смирьке видно было, как его подбросило на одном выступе, потом на другом.

«Вдребезги!» – решил Смирька. Охватил ствол ногами и съехал на землю.

Зорька и гончий метались под сосной и злобно скулили: они боялись кинуться с кручи.

Потом разом повернули в одну сторону, побежали по краю обрыва туда, где был пологий спуск.

Смирька был уверен, что Черный разбился и лежит теперь под кручей. Взглянул вниз и глазам не поверил: Черный все так же, скачками, махал посередине реки.

Но и собаки уже опять настигали его.

Черный остановился. Упал на спину.

Гончий первый ринулся на него. Но с воем отскочил назад, свалился. Забарахтался в снегу с визгом.

Черный уже бежал дальше. Сзади осторожно наседала на него Зорька. Как только зверь оборачивался, она проворно отскакивала в сторону.

Черный неуклюже взобрался на небольшой обрыв того берега.

«Уйдет!» – подумал Смирька и, тут только вспомнив про Сысой Сысоича, заорал во весь голос:

– Сюда! Сюда!

– Чего орешь? – послышался сзади голос Сысой Сысоича. – Раньше-то что молчал?

Охотник свернул в сторону от сосны и побежал, ловко скользя лыжами по снегу, к спуску. Зорька лаяла за рекой. Смирька нацепил лыжи и тоже побежал к спуску.

Когда он взобрался на тот берег, в роще перед ним грохнул выстрел. И как бы в ответ ему раздался такой страшный рев, что Смирька стал на месте, как вкопанный.

Второй выстрел – и рев оборвался.

Теперь прикончил!

Смирька побежал в рощу.

Смерть страха

Черный неподвижно лежал в снегу. Сысой Сысоич удерживал за ошейник Зорьку: она рвалась вцепиться в зверя.

– Подержи-ка, – сказал Сысой Сысоич, когда Смирька подкатил к нему.

Смирька взял Зорьку, стал ее оглаживать, не спуская глаз с Черного.

Мертвый зверь был весь покрыт длинной жесткой шерстью. Своей лобастой башкой, толстыми лапами он напоминал медведя, но ростом был не больше полугодовалого медвежонка.

Сысой Сысоич поднял его за заднюю лапу.

– Тяжелый, черт! – удивленно пробормотал охотник. Теперь Смирька увидел, что зверь не весь был черный: по бокам шли широкие желтые полосы, как оглобли.

– Так! – сказал Сысой Сысоич, оглядев зверя. И бросил его в снег. – Впервые довелось такого встретить, А слыхать слыхал. Говорят, сродни он и хорьку и медведю. Росомаха зовется.

Смирька поспешил рассказать, как зверь с обрыва кинулся и не разбился.

– Говорят, самый крепкий зверь, – сказал Сысой Сысоич. – Крепче медведя. Три заряда съел. И гляди, что с гончаром сделал.

Гончий подходил к ним на трех лапах. На щеке его и от плеча до колена зияла глубокая рваная рана.

– Ну, – заключил Сысой Сысоич, – отплатили за Шарика. Теперь потащим зверя в школу, тут недалеко. Пускай там посмотрят, велик ли зверь и так ли страшен.

* * *

Опять ребята стали бегать в школу тропкой. И Смирька с ними.

Поганки

Становилось голодно, надо было подумать о мясе. Я взял ружье и пошел на маленькое лесное озеро. Оно густо поросло у берегов травой. На ночь сюда собирались утки.

Пока дошел – стемнело. В тростнике закрякало, с шумом поднялись утки. Но я их не видел, стрелять не мог.

«Ладно, – подумал я. – Дождусь утра. Майская ночь совсем короткая. А до света они, может, вернутся».

Я выбрал место, где тростник расступался и открывал полянку чистой воды. Сделал себе шалашик в кустах и забрался в него.

Сперва сидеть было хорошо. Безлунное небо слабо сияло, звезды поблескивали сквозь ветви. И пел-шептал свою приглушенную, несмолкаемую, как ручеек, песню козодой-полуночник.

Но набежал ветерок. Звезды исчезли, козодой умолк. Сразу посвежело, посыпал мелкий дождик. За шиворот мне потекли холодные струйки, сидеть стало холодно и неуютно. И уток не слышно было.