Фома Гордеев

Молодые люди, оставшись один на один, перекинулись несколькими пустыми фразами и, должно быть, почувствовав, что это только отдаляет их друг от друга, оба замолчали тяжелым и неловким, выжидающим молчанием. Любовь, взяв апельсин, с преувеличенным вниманием начала чистить его, а Смолин осмотрел свои усы, опустив глаза вниз, потом тщательно разгладил их левой рукой, поиграл ножом и вдруг пониженным голосом спросил у девушки:

- А...- извините меня за нескромность! - должно быть, в самом деле тяжело вам, Любовь Яковлевна, жить с папашей... ветхозаветен он у вас и -проститечерствоват!

Любовь вздрогнула и взглянула на рыжего человека благодарными глазами, говоря ему:

- Нелегко, но я привыкла... У него есть свои достоинства...

- О, это несомненно! Но вам, молодой, красивой, образованной, вам с вашими взглядами...

Он ласково и сочувственно улыбался, голос у него был такой мягкий... В комнате повеяло теплом, согревающим душу. В сердце девушки всё ярче разгоралась робкая надежда на счастье.

XII

Фома сидел у Ежова и слушал городские новости из уст своего товарища. Ежов, сидя на столе, заваленном газетами, и болтая ногами, рассказывал:

- Началась выборная кампания, купечество выдвигает в головы твоего крестного, - старого дьявола! Он бессмертен... ему, должно быть, полтораста лет уже минуло? Дочь свою он выдает за Смолина - помнишь, рыжего! Про него говорят, что это порядочный человек... по нынешним временам порядочными людьми именуют и умных мерзавцев, потому что -людей нет! Африкашка корчит из себя просвещенного человека, уже успел влезть в интеллигентное общество и - сразу стал на виду. По роже судя - жулик первой степени, но, видимо, будет играть роль, ибо обладает чувством меры. Н -да, брат, Африкашка -либерал... Либеральный купец - это помесь волка и свиньи.

- Пес с ними, со всеми! - сказал Фома, равнодушно махнув рукой. - Что мне до них? Ты как - пьешь всё?

- Почему же мне не пить?

Полуодетый и растрепанный Ежов был похож на ощипанную птицу, которая только что подралась и еще не успела пережить возбуждение боя.

- Пью, потому что надо мне от времени до временя гасить пламя сердца... А ты, сырой пень, тлеешь понемножку?

- Надо мне идти к старику!.. - сморщив лицо, сказал Фома.

- Дерзай!

- Не хочется...

- Так не ходи!..

- Нужно...

- А тогда -иди!..

- Что ты всё балагуришь? -недовольно сказа Фома. - Будто и в самом деле весело ему...

- Мне, ей-богу, весело! -воскликнул Ежов, спрыгнув со стола. -Ка -ак я вчер -ра одного сударя распатронил в газете! И потом -я слышал один мудрый анекдот: сидит компания на берегу моря и пространно философствует о жизни. А еврей говорит: "Гашпада! И за -ачем штольки много разного шлов? И я вам шкажу всё и зразу: жизнь наша не стоит ни копейки, как это бушующее море!.."

- Э, ну тебя, - сказал Фома. - Прощай!..

- Иди! Я сегодня высоко настроен и стонать я с тобой не могу... тем более, что ты и не стонешь, а -хрюкаешь...

Фома ушел, оставив Ежова распевающим во всё горло:

Греми в бар -рабан и - не бойся...

"Сам ты барабан..."-с раздражением подумал Фома.

У Маякина его встретила Люба. Чем-то взволнованная и оживленная, она вдруг явилась пред ним, быстро говоря:

- Ты? Боже мой! Ка -акой ты бледный... как похудел... Хорошую, видно, жизнь ведешь!

Потом лицо ее исказилось тревогой, и она почти шёпотом воскликнула:

- Ах, Фома! Ты не знаешь -ведь... вот! Слышишь? Звонят! Может быть -он...

И девушка бросилась из комнаты, оставив за собой в воздухе шелест шелкового платья и изумленного Фому, - он не успел даже спросить ее - где отец? Яков Тарасович был дома. Он, парадно одетый, в длинном сюртуке, с медалями на груди, стоял в дверях, раскинув руки и держась ими за косяки. Его зеленые глазки щупали Фому; почувствовав их взгляд, он поднял голову и встретился с ними.

- Здравствуйте, господин xopoший! - заговорил старик, укоризненно качая головой. - Откуда изволили прибыть? Кто это жирок-то обсосал с вас? Али -свинья ищет, где лужа, а Фома - где хуже?

- Нет у вас других слов для меня? - угрюмо спросил Фома, в упор глядя на старика.

Вдруг он увядал, что крестный вздрогнул, ноги его затряслись, глаза учащенно замигали и руки вцепились в косяки. Фома двинулся к нему, полагая, что старику дурно, но Яков Тарасович глухим и сердитым голосом сказал:

-- Посторонись... отойди!..

Фома отступил назад и очутился рядом с невысоким, круглым человеком, он, кланяясь Маякину, хриплым голосом говорил:

- Здравствуйте, папаша!

- Здра -авствуй, Тарас Яковлевич, здравствуй...- не отнимая рук от косяков, говорил и кланялся старик, криво улыбаясь, - ноги его дрожали.

Фома отошел в сторону и сел, окаменев от любопытства.