Флорвиль и Курваль, или Фатализм

Наше небольшое общество недоумевало – кто же был этот юноша на самом деле; о происхождении его не было известно ничего определенного; госпожа де Дюльфор представила его нам как сына одного провинциального дворянина, ее земляка; он же, порой забывая о том, что говорила госпожа де Дюльфор, выдавал себя за пьемонтца, о чем могла свидетельствовать его необычайная манера изъясняться по-итальянски. Он нигде не служил, хотя был уже в возрасте, вполне для этого пригодном, и нам было неясно, какую именно карьеру он для себя избрал. У него было весьма привлекательное лицо, достойное кисти живописца, хороший тон, благородный слог, однако сквозь наружность человека благовоспитанного порой проскальзывала несколько преувеличенная горячность, и порывистость эта нередко настораживала нас.

Едва господин де Сент-Анж очутился в деревне, его сдерживаемые доселе чувства вспыхнули с новой силой, и он уже не мог их от меня скрывать. Я встревожилась… однако сумела совладать с собой и высказать ему свое сожаление.

– Воистину, вы себя недооцениваете, сударь, – говорила я ему, – иначе не теряли бы напрасно время на ухаживания за женщиной вдвое вас старше. Предположим, я проявила бы безрассудство, согласившись выслушать вас. Итак, ответствуйте, что за нелепые намерения осмеливаетесь вы иметь в отношении меня?

– Я желаю связать себя с вами самыми священными на свете узами, мадемуазель. Если бы вы хоть немного уважали меня, то не предполагали бы иных намерений с моей стороны!

– О нет, сударь, ни за что не стану разыгрывать перед публикой забавный спектакль о том, как тридцатичетырехлетняя девица выходит замуж за семнадцатилетнего мальчишку.

– Ах, жестокая! Разве думали бы вы об этом ничтожном несоответствии, если бы в груди вашей тлела хотя бы искорка того пламени, что сжигает мое сердце?

– Конечно, вы правы, сударь, я действительно спокойна… вот уже много лет. И надеюсь не нарушать своего покоя настолько долго, насколько Господу будет угодно продлить мое существование на земле.

– Вы отнимаете у меня даже надежду когда-нибудь смягчить ваше сердце!

– Да, и более того, решительно запрещаю заводить со мной разговоры о ваших безумных затеях.

– Ах, прекрасная Флорвиль, неужели вам хочется сделать меня несчастным на всю жизнь?

– Напротив, я пекусь лишь о счастье вашем и покое.

– Но они возможны для меня лишь подле вас.

– Да, вам будет так казаться… до той поры, пока вы не освободитесь от своих нелепых, неоправданных ожиданий. Постарайтесь побороть их, попробуйте совладать с собой – и вы обретете утраченную ясность духа.

– Я уже не в силах.

– Вы просто не желаете это сделать. Нам необходимо расстаться, иначе у вас ничего не получится. Уезжайте на два года – за это время пыл ваш угаснет, вы позабудете обо мне и снова будете счастливы.

– Ах, никогда, никогда не соглашусь! Мое счастье – быть у ваших ног…

В эту минуту к нам присоединились остальные гости, и на этом первый наш разговор закончился.

Три дня спустя Сент-Анж нашел способ застать меня одну и постарался вернуться к прерванной беседе. На этот раз я строго запретила говорить со мной на эту тему. Глаза его наполнились слезами. Он внезапно покинул меня, сказав, что я привожу его в отчаяние, и что он скорее согласится уйти из жизни, нежели смирится с подобным к себе отношением… И тотчас вернувшись, гневно выпалил:

– Мадемуазель, вы еще не знаете, что творится в душе, которой вы наносите оскорбление… нет, вы еще не знаете меня… ведь я способен на такие крайности… на такие, что вы и думать не посмеете… Ради блаженства принадлежать вам я пойду на тысячу испытаний.

И он удалился в страшном возбуждении.

В этот миг я почувствовала необычайное искушение переговорить с госпожой де Леренс, но, повторяю вам, опасение навредить этому юноше вновь удержало меня, и я смолчала. Целую неделю Сент-Анж избегал меня, стараясь не встречаться за столом, в салоне, на прогулках. Все это он, вероятно, задумал, чтобы понаблюдать, какое впечатление произведет на меня подобная перемена. Если бы я разделяла его чувства – средство оказалось бы верным. Однако я была настолько от них далека, что едва догадалась о его маневрах.

Наконец он настигает меня в глубине сада…

– Мадемуазель, – начинает он в состоянии крайнего волнения… – мне удалось успокоиться, советы ваши возымели действие… Видите, как я невозмутим… Я искал встречи наедине лишь для того, чтобы проститься… Да, я бегу от вас, мадемуазель… Скоро я навсегда спасусь от вас… Вы больше не увидите того, кто так вам ненавистен… О нет, нет, больше не увидите никогда!

– Намерения ваши радуют меня, сударь. Приятно думать, что вы образумились. Однако, – продолжала я с улыбкой, – обращение ваше еще не представляется мне окончательным.

– Что же еще от меня требуется, мадемуазель, как убедить вас в моем равнодушии?

– Ведите себя спокойно и сдержанно.

– Когда я уеду… и перестану терзать вас своим присутствием, тогда вы поверите, что ко мне вернулся разум, к которому вы столь рьяно меня призываете?