Флорис. «Красавица из Луизианы»

Батистина застыла с открытым ртом. Она вдруг заметила, как странно переглянулись офицеры. Ее охватило предчувствие беды. Она посмотрела на Жоржа-Альбера, а тот закрыл глаза в знак того, что она чуть было не проговорилась.

— Ну же, мадемуазель, продолжайте! Клянусь Святым Георгием, все это чрезвычайно интересно! Мы ловим каждое ваше слово! — мило и любезно улыбался молодой офицер.

— Мне нечего больше сказать, — ответила Батистина, осознав ошибку и сожалея о своей болтливости.

— Однако, мадемуазель, вы выражаетесь довольно ясно и бойки на язык! Вы доставили мне истинное удовольствие! — иронизировал офицер.

— Нет, сударь, я сказала не то, что хотела! Я только прошу дать карету и отвезти меня в лагерь Мориса Саксонского, — промолвила Батистина.

— Ого! Вам не откажешь в смелости! Да и в дерзости тоже! Не окажете ли вы мне честь сообщить ваше имя, мадемуазель!

— Окажу! Меня зовут Батистина де Вильнев-Карамей, — гордо заявила девушка, и в ее устах это прозвучало не хуже, чем «Я — королева!» или «Я — императрица!»

В глазах молодого блондина зажглись веселые огоньки. Он повернулся к остальным офицерам, а те все раскраснелись от возбуждения и подавали ему какие-то знаки, размахивали руками и подмигивали.

— She Knows somthing, Mylord.

— We must find out there those damned french have hidden there canons!

— We shall make her talk, Milord.

— We’ll beat it out of her!

— Peuh! Golonel Bumberton, with a littlie charm one can jbtain anything one wants from a lovely lass. I shall take care of this myself.

— I wish Mylord good luck and I hope to hell he succeds[14].

Батистина напрягла слух, чтобы уловить хотя бы какой-то смысл, но английские слова сливались в один сплошной звук «А-а-а-а».

— Чистосердечно признаюсь вам, мадемуазель де Вильнев, я очень огорчен тем, что наше гостеприимство пришлось вам не по вкусу, но я считаю своим долгом задержать вас на несколько дней. Мне нужно посоветоваться у герцогом Камберлендом. Но хотя мы с вами и враги, мадемуазель, с вами будут обращаться со всем уважением, на какое только способны британские джентльмены, — сказал молодой блондин по-французски.

Он улыбнулся и обнажил в улыбке ослепительно белые зубы. Он смотрел на девушку своими большими серыми глазами как истинный ценитель женской красоты и как человек, который знает силу своего собственного очарования. Батистина не смогла удержаться и не улыбнуться в ответ. Она вздрогнула от удовольствия, ощутив на себе этот откровенно восхищенный взгляд.

Жорж-Альбер отчаянно заверещал, будто сердился на нее за то, что она начала строить глазки англичанину и обмениваться с ним любезностями. Жорж-Альбер явно выказывал признаки ревности.

«Сказать по правде, я ошибалась. Он может быть очень мил, когда захочет, этот капитан!» — подумала юная кокетка, опираясь на руку, предложенную ей угрюмым полковником Бамбертоном.

«Красные мундиры»[15] помогли Батистине подняться в карету с плотно задернутыми шторками. Девушка едва успела рассмотреть множество палаток, стоявших вокруг той, где ее допрашивали. Вдалеке какой-то странный гортанный голос выводил незнакомую мелодию. Карета тронулась. Батистина поняла, что они проезжают через военный лагерь, Они часто останавливались, видимо чтобы пропустить встречную телегу, пушку или другую карету.

До ушей Батистины долетали взрывы смеха и короткие, отданные грубыми голосами приказы, которых она не понимала.

Полковник Бамбертон, относившийся с явным неодобрением к плану молодого капитана, был мрачно молчалив и только беспрестанно теребил свои усы. Жорж-Альбер воспользовался тем, что суровый офицер не обращает на него внимания, и тайком немного раздвинул шторки. В английском лагере от множества горящих факелов было светло как днем. Там царила такая же суматоха, как и на дороге к Валансьену. Жорж-Альбер бесцеремонно ткнул Батистину рукой в бок, чтобы она тоже посмотрела в окошко. «Красные мундиры» разгружали телеги и тележки с боеприпасами, без конца сновали туда и обратно; и, вообще, все это напоминало потревоженный улей.

— Bloodi french gile![16] Противный маленький француженка! — взревел полковник, переходя на ломаный французский, чтобы у Батистины не осталось никаких сомнений в том, как он относится к проявленному ею любопытству. У него был ужасный английский акцент. Бамбертон быстро задвинул шторки, продолжая что-то зло ворчать себе под нос.

«Грубиян! Хам! Дубина!» — ругательства так и просились на язычок, но Батистина благоразумно промолчала.

Карета мягко катила по дороге. Батистине показалось, что они проехали около полулье. Девушка поняла, что они выехали за пределы лагеря, так как колеса застучали по мостовой, и в узенькую щелку Батистина смогла разглядеть улочку какого-то городка.

Вдруг карета остановилась. Дверцы распахнулись, по бокам встали четверо солдат. Бамбертон почти втолкнул Батистину в сад перед большим красивым домом. Они быстро поднялись по ступенькам и вошли внутрь.