Флорентийские ночи

-- Как ни странно, по я однажды влюбился в девушку, умершую за семь лет до того. Крошка Вери совершенно пленила меня, когда я познакомился с ней. Целых три дня я был всецело занят этой юной девицей и восторгался всем, что бы она ни говорила и ни делала, как бы ни проявляла свою прелестную, своеобычную натуру, однако сердце мое оставалось довольно холодно, не испытывало при этом особой нежности. Не удивительно, что я не был чрезмерно потрясен, узнав спустя несколько месяцев, что она скоропостижно умерла вследствие нервной горячки. Я совершенно забыл ее и убежден, что за все истекшие годы ни разу не вспомнил о ней. Так прошло целых семь лет, я находился в Потсдаме с намерением насладиться чудесными летними днями в полнейшем одиночестве. Я ни с кем не соприкасался, и все мое общество ограничивалось статуями, находящимися в саду Сан-Суси. И тут вдруг у меня всплыли в памяти чьи-то черты лица и на редкость приятная манера говорить и двигаться, причем я никак не мог вспомнить, кто их обладатель. Нет ничего мучительнее, как рыться в старых воспоминаниях, и потому я был даже обрадован, вспомнив через несколько дней крошку Вери и поняв, что взволновал меня ее милый, забытый образ, внезапно воскресший предо мной. Да, я по-настоящему обрадовался этому открытию, словно встретил нежданно задушевного друга; поблекшие краски мало-помалу освежились, и миленькая крошка предстала предо мной, как живая, улыбаясь, надувая губки, сверкая остротой ума, став красивее прежнего. С того часа ее чудесный образ ни на миг не покидал меня, он заполонил всю мою душу; где бы я ни находился, Вери была возле меня, говорила, смеялась, но беспечно, без особого пыла. Я же день ото дня все больше пленялся этим образом, становившимся день ото дня вес живее для меня. Нетрудное дело вызывать духов, труднее отсылать их назад, в мрачное небытие; они смотрят на нас с такой мольбой, собственное наше сердце так властно заступается за них... Я не в силах был вырваться, я влюбился в крошку Вери, хоть она и умерла за семь лег до того. Так-прожил я полгода в Потсдаме, всецело предавшись этой любви. Тщательнее прежнего избегал я соприкосновения с внешним миром, и если кому-то случалось, идя по улице, задеть меня, мне становилось очень не по себе, и испытывал мучительный страх, какой, должно быть, ощущают духи мертвых, скитаясь по ночам; говорят, при встрече с живым человеком они пугаются больше, чем пугается живой при встрече с призраком. Случайно через Потсдам в ту пору проезжал путешественник, которого я не мог избежать, а именно мой родной брат. Глядя на него и слушая его рассказы о последних событиях, я очнулся, как от глубокого сна, и, содрогаясь, разом осознал, в каком жутком одиночестве прожил весь этот долгий срок. Я был в таком состоянии, что даже не заметил, как сменилось время года, и с удивлением смотрел на деревья, которые давно потеряли листву и теперь стояли одетые осенней изморозью.

Вскоре я покинул и Потсдам и крошку Бери; в другом городе, где меня ждали важные дела, крайне сложные обстоятельства и отношения не за-медлили, измучив меня, вернуть к жестокой действительности.

-- Господи боже! -- продолжал Максимилиан, и верхняя губа его дрогнула страдальческой улыбкой. - Господи боже! А как же мучили меня живые женщины, с которыми я неизбежно тогда сталкивался и сближался, как-вкрадчиво мучили своими мелочными обидами и ревнивыми выпадами, своей игрой на моих нервах. На скольких балах приходилось мне терять с ними время, сколько распутывать бесконечных сплетен! Что за неуемное тщеславие, что за страсть ко лжи, предательство в поцелуе, какие ядовитые цветы! Милые дамы умудрились отравить мне всякую радость любви, и я на какой-то срок стал женоненавистником, проклинающим все их племя. Я почти уподобился тому французскому офицеру, который в русскую кампанию едва выбрался из льдов Березины, но с тех пор так возненавидел все замороженное, что с отвращением отказывался даже от самых сладких аппетитных мороженых, изделия Тортони. Из-за моего тогдашнего перехода через Березину любви мне опротивели самые очаровательные дамы, ангелоподобные женщины, барышни, сходные с ванильным шербетом.

-- Прошу вас, не хулите женщин,- воскликнула Мария. -- Не повторяйте избитых мужских речей. В конце концов вам для счастья все же нужны женщины.

-- Увы,-- вздохнул Максимилиан,-- это, конечно, верно. У женщин один лишь способ сделать нас счастливыми, зато тридцать тысяч способов сделать нас несчастными.

-- Милый друг, -- возразила Мария, пряча легкую усмешку, -- я говорю о согласии двух созвучных душ. Неужто вы ни разу не испытали этого счастья? Нет, я вижу непривычную краску на ваших щеках... Ну, скажите, Макс?