Флорентийская чародейка

Шах Исмаил объявил себя двенадцатым имамом.[44] По всеобщему мнению, он был высокомерен и тщеславен и прослыл истовым приверженцем ислама шиитского толка. Он любил повторять слова суфия Шейха Захида: «Я искрошу в щепы клюшки противника, и все поле станет моим». К изречению святого он сделал собственное добавление: «Я то, что тебе нужно. Приди ко мне, слепец, потерявший дорогу, и обрети Истину! Я тот, кто может всё и вся!» Его почитали как земное воплощение Аллаха, и своим верным «красноголовым» солдатам-кызылбаши он действительно представлялся божеством. Никто не назвал бы Исмаила скромным, благородным или добрым. Тем не менее именно в таких выражениях говорила о нем вычеркнутая из истории принцесса Кара-Кёз, когда после победы при Мерве с головой Шейбани-хана в кувшине с медом он торжественно вступил в Герат. Шах Исмаил стал ее первой любовью. Тогда ей исполнилось семнадцать.

— Значит, это все-таки правда! — воскликнул Акбар. — Выходит причина отказа Черноглазки вернуться вместе с Ханзадой ко двору нашего деда, причина запрета упоминать ее имя заключается вовсе не в том, что ее соблазнил ваш Аркалья или Аргалья, как полагала незабвенная Гюльбадан, а в ее любви к персидскому шаху!

— В сказании о Кара-Кёз две главы, о хранитель вселенной, — пояснил Могор. — Две главы и два героя. Первая посвящена победителю, вторая — тому, кто его уничтожил. Нужно признать, что женщина — существо несовершенное, и у молодой особы, о которой идет речь, имелась своя слабость — она любила быть на стороне победителей.

Герат. Жемчужина Хорасана, родина создателя непревзойденных миниатюр Бехзада и бессмертного философа любви — поэта Джами; место упокоения покровительницы самой красоты, царицы, названной Гаухар-Шаад, то есть «сверкающая, словно алмаз». «Теперь ты принадлежишь Персии, о Герат! — повторял про себя Исмаил-шах, следуя улицами покоренного города. — Твоя история, твои оазисы и купальни, мосты, каналы и минареты — все это теперь мое». Из окна дворца за ним следили две пары глаз — две принцессы из рода Великих Моголов. «Теперь мы либо умрем, либо получим свободу», — произнесла Ханзада. Она постаралась, чтобы ее голос звучал спокойно. Она заметила запечатанный кувшин, притороченный к седлу коня, следовавшего за Исмаилом, и поняла, что в нем находится. «Если отец мертв, его сына ожидает та же участь», — добавила она. Предчувствие не обмануло ее: к тому времени, как Исмаил явился к ним, мальчика уже отправили вслед за отцом. Почтительно склонив голову перед принцессами, шах Исмаил обратился к ним с краткой речью:

— Вы сестры великого брата моего, и я дарую вам свободу. В знак своего расположения к почтенному Бабуру я намерен отправить вас вместе с дарами в Кундуз, где он сейчас пребывает. Думаю, для него вы станете самым дорогим из всех моих подарков.

— До сегодняшнего дня я была не только сестрой, но еще женой и матерью, — отвечала Ханзада. — Две трети меня ты уже уничтожил, а то, что осталось, думаю, можно отправить к родным.

Ее сердце — сердце супруги Древоточца и матери восьмилетнего принца — разрывалось от горя, но ни словом, ни жестом, ни взглядом она не позволила себе показать свои истинные чувства, поэтому шах Исмаил посчитал ее холодной и бездушной. В свои двадцать девять Ханзада-бегум по-прежнему оставалась красавицей, и у Исмаила возникло искушение взглянуть на ее прикрытое кисеей лицо, однако он сдержался и перевел взгляд на младшую сестру.

— А что вы скажете своему освободителю? — со всей учтивостью, на какую только был способен, спросил он.

Ханзада-бегум взяла девушку за локоть, как бы собираясь увести.

— Мы с сестрой одного мнения, — сказала она. — Мы отправимся домой.

И тут произошло неожиданное. Кара-Кёз отстранила сестру, откинула тонкую кисею и, смело глядя в лицо Исмаилу, произнесла:

— Я предпочла бы остаться.