Флора и фауна

Но иногда мне очень тоскливо от того, что я отбилась от своей стаи и бегу одна, не потому, что надо, а потому, что еще надеюсь ее найти, нагнать. Эта единственная иллюзия, греющая меня и поэтому оставленная жить в сердце. Даже волчонок воспитанный, вскормленный в человеческом жилище, как домашний пес, рано или поздно пойдет на зов природы, вспомнит, кто он, и устремится на свободу, к своим. И я мечтала вспомнить и найти своих, понять и принять их, кем бы они ни были, и вырваться из чужого загона. И быть принятой, и принять, и понять, кто я: пантера, мустанг… иволга, запутавшаяся в ветвях?

Но прочь этот философский вздор — жизнь циничнее любых рассуждений, и время неумолимо движет нас к финалу.

— Ты в курсе дела? Симакова когда уезжает? — спросила деловито.

— Я о другом спрашивал.

Плевать мне, о чем ты спрашивал, — глянула на него.

— Сопли и слюни про любовь на каждом повороте — купи пару буков и удовлетвори любопытство и душу. А я пошла, — поднялась и двинулась в комнату переодеваться и готовиться к встрече с квартиросъемщицей. Нужно брать ее тепленькой и с предоплатой — от меня откажется, от лишних денег — нет. Они ей в поездке пригодятся.

Иван понял, что я задумала, и не стал мешаться, только бросил:

— Я провожу.

Да, пожалуйста! Всучила ему свою сумку.

Глава 6

Отчего же сердце сжимает от непонятной тоски и боли?

Давно столь хмарое настроение не посещало меня. И вроде повода нет. Предательство Макрухина? Вилами на воде писано, да и все равно мне, что задумал старый питон. Меня ему не проглотить — подавится, знает это и пытаться не будет.

Задание? Не первое, не второе, даже не двадцатое, и вовсе не трудное. Обычное, пошлое. Замуж выходить за лорда? Как зайду, так и выйду. Это не моя головная боль, а жениха, который еще ни о чем не подозревает.

А что не так, что же бередит душу? Молчаливый напарник Лейтенант?

Он, как и я, одиночка, а волкам-одиночкам зубы без повода скалить не по чину и скулить, как щенку, чушь всякую, лишь бы паузу занять, тоже.

Может, погода действует? Затянуло тучами небо, словно траур по невинно убиенному светлому дню начался. Да и на это мне все равно — никогда я с погодой не ссорилась. Мы с ней параллельно живем, друг другу не мешая. Дождь ли, снег ли, солнце светит — мне едино — на дела это не отображается, значит, внимание обращать не на что.

— Что нос повесила? — заметил мое сумрачное выражение лица Иван.

— Не поверишь — сама не знаю.

— Почуяла что-то?

— Возможно, — оперлась на дверцу машины, задумчиво оглядываясь вокруг. Мерещилось мне что-то неуловимое, что и оттолкнуть не можешь, но и поймать не в силах.

Мужчина посмотрел вокруг и не нашел ничего подозрительного:

— Чисто, — заверил тоном специалиста, и странно — я поверила. — Садись, поехали.

— Когда машину взять успел?

— Мне ее вместе с билетом на самолет выдали, — хмыкнул, усаживаясь за руль.

`Что вы говорите? — Питон заботу проявил, самаритянин, блин!

— Наставления будут? — спросила, хлопнув дверцей. Лейтенант покосился на меня со значением:

— Мало?

— Нет, — `нашим легче'. — Карамельку хочешь? — полезла в сумочку.

— Давай.

Надо бы Макрухину позвонить — неспокойно на душе. Неспроста это. Что я мужичку поверила? Уши развесила и мысли тупые гоняю? А если он казачок засланный и Питон вовсе никаких распоряжений не давал? Нет, милок: доверяй да проверяй. Звякну Яковлевичу, душу успокою. Заодно и его мыслишки проведаю, да напомню, чтоб аппетит свой поумерил, — мелькнули дельные мысли.

Макрухин пил всю ночь, но спиртное не спасало, хоть уже и не лезло в горло.

Расплылся, раскис старый ловелас: деточка, лапочка…

Бог мой, как подло устроена жизнь! Как циничны и жестоки ее законы! Что триллеры и фантастика, что мистика и страшилки — комиксы. Жизнь, самая обычная, обывательская жизнь ужаснее и страшнее любой самой извращенной фантазии.

К утру Семена сморило, и он заснул прямо в офисе на диване, обнимая бутылку коньяка, мысленно исповедуясь и каясь ей, как священнику. А Мадонна, что пришла к нему во сне, имела образ Лены и, качнув головой, грустно улыбнулась: ты еще можешь все исправить, Мирон, и спасти свою душу…

Жуть какая!

Семена подкинуло. Он долго тер глаза, пытаясь сообразить, к чему было сказано, и кто он, Семен Яковливич Макрухин или какой-то Миррон? И почему он Мадонны испугался, как черта?

И понял, что нужно меньше пить и с совестью да жалостью брататься. От таких собутыльников и трезвенник язву всего организма получит.

Хватит, не дитя слюни в бутылку пускать — добрел до стола и рявкнул в селектор:

— Двойное кофе и кружку побольше!

И пошел умываться: прочь ерунду из головы. Проехали. Жизнь продолжается.

Москва встретила его солнечной погодой.

Бройслав смотрел на московские улицы, как всегда шумные и суетливые, и жмурился от удовольствия. Пробки его не напрягали — помогали свыкнуться с чересчур бодрой столичной атмосферой. Ему нравился тот заряд жизни, что щедро давал этот город любому приезжему, а вот жителей он изрядно выматывал. Но таковы издержки мегаполисов, вечно торопливых и ни на час не успокаивающихся в своем движении. И в этом есть своя прелесть.