Флибустьеры (с илл.)

Но занавес тотчас взвился снова. Теперь сцена изображала рынок по найму слуг: там стояли три столба с табличками — на одной было написано «servantes»[146], на другой «cochers»[147], на третьей — «domestiques»[148]. Обрадовавшись случаю, Хуанито повернулся к донье Викторине и сказал достаточно громко, чтобы услышала Паулита:

— Servantes — значит слуги вообще, a domestiques — домашние слуги…

— А какая разница между servantes и domestiques? — спросила Паулита.

Наш знаток не смутился.

— Domesticues — это те, кого уже одомашнили. Вы, конечно, заметили, что некоторые тут смахивали на настоящих дикарей? Вот они-то и есть servantes.

— Совершенно верно! — подхватила донья Викторина. — Такие ужасные манеры! А я — то думала, в Европе все хорошо воспитаны. Правда, действие происходит во Франции… Ну, теперь мне все понятно!

— Тише! Тише!

Но вообразите положение Хуанито, когда ворота рынка открылись и искавшие места слуги начали выходить на сцену и становиться у столбов с табличками. Сперва появились лакеи, десяток парней грубоватого вида с веточками в руках; они расположились у столба с надписью «domestiques».

— Это домашние слуги! — пояснил Хуанито.

— И правда, вид у них такой, словно их только недавно приручили, — заметила донья Викторина. — Поглядим теперь на дикарей!

На сцену, во главе с прелестной хохотуньей Серполеттой, выбежала дюжина девушек в праздничных платьях, у каждой был приколот к корсажу пучок цветов — все как на подбор хорошенькие, улыбающиеся, соблазнительные. Они, к ужасу Хуанито, стали под табличкой «servantes».

— Вот как? — простодушно удивилась Паулита. — Неужто эти девушки — те самые дикари, о которых вы говорили?

— О нет, — невозмутимо ответил Хуанито. — Они просто перепутали, не туда стали… Дикари сейчас придут.

— Вот эти, с бичами?

Хуанито утвердительно кивнул, но на душе у него заскребли кошки.

— Выходит, девушки — это cochers?

На Хуанито напал приступ отчаянного кашля, зрители зашумели.

— Вон из зала! Пусть этот чахоточный убирается! — крикнул кто-то.

Чахоточный? Его назвали чахоточным в присутствии Паулиты? Хуанито вскочил с места — сейчас он проучит этого нахала, покажет ему, кто чахоточный! Дамы удерживали его, но это только придавало ему храбрости и задору. К счастью, диагноз поставил не кто иной, как дон Кустодио, а ему вовсе не хотелось привлекать к себе внимание, и он сделал вид, что весь ушел в свои критические заметки.

— Я спустил этому наглецу только потому, что я с дамами! — прорычал Хуанито, вращая зрачками не хуже заводной куклы. И, как бы для того, чтобы сходство с куклой было полное, яростно замахал руками.

В этот вечер Хуанито окончательно покорил сердце доньи Викторины: какая отвага, какая готовность постоять за свою честь! Она решила непременно выйти за него замуж, как только умрет дон Тибурсио.

А Паулита становилась все печальней, она думала о том, как это ее Исагани мог плениться девицами, которых называют «cochers». Слово cocher напоминало ей одно французское словечко, отнюдь не лестное[149], которое в ходу у учениц колледжа.

Первое действие окончилось. Маркиз нанял в служанки Серполетту и робкую Жермену — инженю труппы, а в кучера — бестолкового Гренише. Под громкие аплодисменты они выбежали на сцену, взявшись за руки, хотя пять секунд назад бранились и чуть было не подрались; раскланиваясь направо и налево, они стали благодарить любезную манильскую публику, причем актрисы не забывали обменяться взглядами со своими поклонниками.

Поднялась легкая суматоха: одни спешили за кулисы поздравить актрис, другие — в ложи, засвидетельствовать почтение знакомым дамам, третьи собирались в фойе, чтобы высказать свое мнение о пьесе и актерах.

— Разумеется, Серполетта лучше всех! — с апломбом заявил один.

— А мне больше нравится Жермена — это идеальный тип блондинки.

— Но у нее нет голоса!

— А зачем мне ее голос?

— Потом, она чересчур высока!

— Пхе! — поморщился Бен-Саиб. — Всем им грош цена, разве это актрисы!

Бен-Саиб был критиком в газете «Глас единения», и пренебрежительный отзыв сильно возвысил его в глазах собеседников. О, ему не так-то легко угодить!

— У Серполетты нет голоса, Жермена неуклюжа. И вообще разве это музыка, разве это искусство? — торжественно заключил он.

Лучший способ прослыть великим критиком — хулить все подряд. К тому же из театра прислали в редакцию всего два билета…

Публика недоумевала: чья ложа пустует? Вот уж кто всех перещеголяет, явится самым последним!

Невесть откуда разнесся слух, что место в ложе куплено Симоуном. И в самом деле, ювелира не было в театре — ни в партере, ни в театральной уборной.

— А между тем я сам видел, он днем беседовал с мосье Жуи, — сказал кто-то.

— И подарил колье одной из актрис…

— Кому же? — любопытствовали дамы.

— Разумеется, самой смазливой, той, что не сводила глаз с его превосходительства!

Понимающие взгляды, подмигиванья, возгласы удивления, сомнения…

— Строит из себя какого-то Монте-Кристо! — заметила дама, кичившаяся своей образованностью.

— Или королевского поставщика! — прибавил ее обожатель, уже ревнуя к Симоуну.