Флибустьер

Надо бы Шейлу отыскать, подумал он и, оглядываясь, побрел по улице. Но ее не было – да и что ей делать в этом пьяном бардаке? Она, скорее всего, спала сейчас в доме коменданта или точила клинок, готовясь к завтрашнему походу. И все же она была с ним, посматривала на Серова откуда-то сверху, из ковша Большой Медведицы, выглядывала из-за вуали Волос Вероники, улыбалась ему с раскидистой ветви Андромеды. Серов улыбнулся ей в ответ и замурлыкал:

Ты мимо меня прошла
И сразу меня пленила;
Я понял тогда,
Что ты навсегда
Сердце мое разбила.
И все повернулось в душе,
Забыв обо всем на свете,
Только тебя,
Безумно любя,
Я видел на всей планете.

Он с чувством исполнил припев, где говорилось про золотые пряди, бантики и милый курносый нос, и, пока пел, слышал лишь собственный голос да чистое тихое журчание реки – будто бы не Ориноко, а какой-то другой, безымянной, что текла из Ниоткуда в Никуда в счастливом Нигде, вне времени и вне пространства. Остаться бы здесь, подумал Серов, в мире, где всегда Сегодня и нет ни Завтра, ни Вчера, а значит, нет ни сожалений о прошлом, ни планов на будущее. К бесу эти планы! Был бы вечный день, и солнце, и деревья, и речная прохлада, и губы Шейлы…

Из-за угла ближнего дома вывалился Фарук в обнимку с Кактусом Джо. Они сделали несколько шагов вперед, назад, вбок, точно вытанцовывая затейливые коленца кадрили, потом их ноги подкосились, турок рухнул в пыль, а Кактус – прямо на него. Фарук сразу захрапел, но Кактус Джо еще попытался приподняться. Выпучив глаза на Серова, он, заикаясь, полюбопытствовал:

– Эт-то т-ты, Боб?

– С утра был я, – сказал Серов.

– Д-дьявол! Н-на ком же я т-тогда лежу?

Его голова поникла, и к мощному храпу Фарука добавились гнусавые рулады и пронзительный посвист. Серов побрел к церкви и костру, где дремали его подельники, лег на теплую землю и закрыл глаза. Сегодня кончилось, Завтра еще не наступило, и между ними он мог уплыть в тот мир, где были только губы Шейлы, прохладный ветер над рекой и зеленые деревья под ласковым солнцем.

Счастливое Нигде, которое нам дарят сны…

Глава 12 СЕРЕБРЯНЫЕ КОПИ

Тропа, ведущая сквозь сельву к руднику, была, по местным меркам, довольно широкой – по ней могли пройти два мула. Как говорили индейцы Гуаканари, она, огибая участки заболоченной местности, тянулась во влажных джунглях на день пути, то есть миль на пятнадцать-семнадцать и еще на такое же расстояние в предгорьях. Если не считать зноя, духоты, тяжелого груза, полчищ змей и надоедливых насекомых, поход не сулил каких-то сложностей и неожиданностей. Люди с «Ворона» были привычны к морскому климату, более приятному и здоровому, но все постранствовали в лесах на побережье Мексики, Панамы и Венесуэлы, так что тропическая сельва была им не в диковинку. К тому же же Джозеф Брукс отобрал самых молодых и крепких – по пятнадцать бойцов из ватаг Дойча, Тиррела и Галлахера, дюжину канониров во главе с Теггом и своих телохранителей, всех, кроме Кактуса Джо, спавшего мертвецким сном. Вместе с Шейлой, Чичем и Росано экспедиция насчитывала почти семьдесят человек, к которым добавились полсотни мулов и двести индейцев. Индейцы тащили продовольствие, мулы – две малые пушки, снятые с палубы фрегата, ядра, бочки с порохом, корзины, веревки и кое-какой шанцевый инструмент. Что до бледнолицых воинов, то они несли мушкеты с боевым припасом, пистолеты, холодное оружие, а также фляги с водой и вином. Серов прикинул, что полная выкладка была побольше, чем в горах Чечни, где он выслеживал бандитов.

Да и «зеленка», как назывался в армии лес, ничем не походила на леса Кавказа. Ни дубов, ни буков, ни травы, ни твердой почвы под ногами; гигантские деревья, все незнакомые, уходят в высь, ярус за ярусом отделяя землю от неба, их ветви и стволы переплетены лианами, свисающими сверху гроздьями порванных канатов, листья то мелкие, то огромные, причудливых форм, клочья коры и мха торчат на деревьях-башнях, как растерзанные одежды. Неба не видно, вокруг вечные зеленоватые сумерки, внизу хлюпает, на голову сыплется всякое гнилье, и этой же гнилью пахнет; копыта мулов вязнут, нога уходит по щиколотку в опавшую листву и мох. И звуки, всюду звуки! Свист и щебет птиц, похрюкивание каких-то невидимых животных, древесные шепоты и шелесты, вопли огромных жаб, крики обезьян и что-то еще, звенящее или зудящее, будто пчелиный рой. Жизнь повсюду, буйная, опасная, не угнетенная человеком, не признающая его владыкой; в этом зеленом океане он всего лишь еще одно животное, добыча или хищник, смотря по обстоятельствам. Возможно, ни то и ни другое, а только случайная жертва, что тянется из любопытства к сучку, который вовсе не сучок, а змейка. Крохотная, в десять дюймов, но смертоносней кинжала и пули.