Флёр

Повсюду мелькали лошади и повозки, полевые орудия и ящики с амуницией, стояли пехотные козлы. Грубоватого вида крестьяне везли горы окровавленных трупов на своих телегах вверх в гору, на кладбище. На носилках или просто на парусине несли раненых с бастионов к красному зданию, бывшему прежде Севастопольским собранием, которое теперь служило лазаретом.

В верхней части города были такие улицы, на которых не сохранилось ни одного дома — только руины. На других отдельные дома были сметены с лица земли, оставив после себя зияющую пустошь, словно вырванный зуб. Все окна были выбиты, крыши провалились — верхние этажи сделались непригодными для жилья, а стены подпирали бревна. Весь день назойливо гудела канонада, ухали пушки, прерывая беседу, отгоняя мысль, то и дело гулко шлепались и взрывались ядра.

Карев был занят весь день, а когда он отлучался из своего кабинета на первом этаже, то помещение наполнялось посыльными и посетителями, дела которых не могли уладить младший офицер и два гражданских служащих, откомандированных к нему для оказания помощи. Младший офицер был очень застенчивым, робким человеком с розовыми впалыми щеками, на которых сразу же отражалось его болезненное смущение, стоило только вблизи появиться Людмиле или Флер. От него, конечно, было мало проку, хотя он старался изо всех сил. Он старательно морщил лоб, пытаясь постичь невразумительную просьбу какого-нибудь сержанта-ветерана, который не без выгоды для себя прослужил в армии в течение пятнадцати лет, продавая все, что подвернется под руку на армейском складе.

Прежде всего Карев занялся выяснением — существует ли в войсках соглашение об обмене военнопленными, но все оказалось гораздо проще, чем он предполагал. В ходе ночной вылазки с двадцатого на двадцать первое сентября в плен был захвачен молодой офицер, корнет из Владимирского полка. Поэтому обмен его на Ричарда был куда как справедлив. Прибывший из Балаклавы штабной офицер для переговоров весьма удивился такому предложению и пришел от него в неописуемый восторг.

Ричарду оставалось только собрать свой ранец, но прощание оказалось тягостным. Людмила расплакалась, она поднимала на него заплаканные глаза, обнимала за шею, умоляла беречь себя и не принимать участия в боях. Он рассеянно давал ей обещания, только чтобы утешить ее.

— Мы ведь с тобой не ссоримся, правда? — говорила она. — После того как все закончится, приезжай к нам. Обещаешь?

Ричард, казалось, наконец вспомнил, что Милочка замужняя женщина. На каких условиях он должен был к ней вернуться?

— Я напишу. Когда война окончится, я приеду, обязательно приеду, — бормотал он. Но Милочка так сильно плакала, что от нее ускользал смысл произносимых слов. Она лишь откликалась на ласковый тон его убаюкивающего голоса. Мягко оторвав ее руки от шеи, он повернулся к сестре.

Глаза Флер были сухи, она стояла молча с серьезным выражением на лице. Приподнявшись, она губами прикоснулась к его щеке.

— Береги себя, мой маленький братик, — прошептала Флер ему на ухо. — И не забывай, мы с тобой по одну стороны баррикады.

Торопливо, крепко прижав к себе сестру, Ричард выпустил ее. Их глаза встретились.

— Нет, мы по разные стороны, — поправил он, — отныне так оно и будет.

Он хотел позвать ее с собой, но как это сделать, не оскорбив чувств Милочки? В любом случае, Флер с ним не поедет, он это прекрасно знал. Ричард не мог постичь всех сложностей, связанных с любовью, преданностью делу и долгом. Подняв ранец, он повернулся. Ему хотелось сейчас только одного — поскорее уйти.

Обмен военнопленными произошел на мосту чрез реку Черная неподалеку от Инкерманских развалин двадцать третьего сентября, после наступления сумерек, сразу после того как прекратилась дневная перестрелка. Карев присутствовал при церемонии. Он обменялся дружескими репликами с Калвертом из штаба Реглана — они с ним встречались в Лондоне. Он прибыл сюда в качестве переводчика и был приятно удивлен, что в его услугах не нуждаются. Они поговорили о Карлтоне, об обеде, на котором оба присутствовали в Мэншен-хауз, вспомнили общих знакомых. Потом Карев попрощавшись с Ричардом, поскакал назад в Севастополь. Если бы у него и возникли какие-нибудь сомнения по поводу своей преданности, то он, как старый солдат, несомненно смог бы с ними справиться.

Утром двадцать пятого сентября Людмила ворвалась с улицы в кабинет Карева с диким выражением на лице. Шляпка у нее сбилась на затылок, а подол платья был заляпан грязью. В эту минуту Карев диктовал служебные письма. Увидав жену, он вопросительно поднял на нее глаза.

— Почему ты ничего мне не сказал? — набросилась она на него, словно фурия.

— Что я тебе не сказал?

— Ты сам отлично знаешь! — Милочка повернула голову к старшему служащему. — Убирайтесь! — рявкнула она.

— Можете идти, Бежков, — перевел Карев. Людмила еле дождалась, когда наконец они остались одни. Она повернулась к мужу.