Тоби напряг еще сонные мозги, припоминая последний неприятный диалог, и воспоминание пронзило его внезапным чудовищным ужасом. Рэйчел болтала какую-то чепуху о том, что открывает филиал своего агентства на Западном побережье, потому что еще недостаточно загружена и не окончательно зашивается с работой. Если честно, все это было как в тумане. Разговор закончила она, это он помнил, – кричала на него сквозь рыдания, так что он ничего не мог разобрать, и вдруг в телефоне наступила мертвая тишина, и он понял, что Рэйчел бросила трубку. Так теперь заканчивались их разговоры – в противовес прошлому, когда Тоби машинально извинялся. Ему всю жизнь твердили, что любовь – это когда тебе не приходится извиняться. Но на самом деле необходимость извиняться отпадает только после развода.
– Тоби, пойми, я оказалась в сложном положении, – говорила в это время Рэйчел. – Я понимаю, что это очень рано. Но тебе надо только отвести их в лагерь. А если у тебя уже другие планы на выходные, то вызови Мону. Почему мы вообще это обсуждаем?
Ну как она не видит, что это вовсе не мелочь?! У него и правда назначено свидание сегодня вечером. Он не хотел оставлять детей с Моной – это Рэйчел, а не он, считает Мону универсальным решением всех проблем. До Рэйчел, кажется, никак не дойдет, что он – живой человек, а не мигающий курсор на экране, повинующийся командам. Что он продолжает существовать, даже когда не находится в одной комнате с ней. Он не мог понять, какой смысл был заключать соглашения, если она даже не притворяется, что их соблюдает, и не извиняется, когда их нарушает. Он дал ей ключ от своей новой квартиры не для того, чтобы она вытворяла такие штуки, а для того, чтобы хоть как-то подтвердить: да, они разошлись полюбовно. Полюбовно. Вы когда-нибудь замечали, что это слово используется только для описания конфликтов? Может, его поэтому и используют только для конфликтов – не хотят пачкать им другие, нормальные отношения. Так слово «злокачественный» употребляют только для описания рака, хотя, по идее, оно годится и для других вещей.
Дети зашевелились, просыпаясь. Ну и ладно. Стояк у Тоби все равно уже опал.
Солли, его девятилетний сын, проснулся, но одиннадцатилетняя Ханна заявила, что хочет еще полежать.
– Прости, малыш, не получится, – сказал Тоби. – Нам выходить через двадцать минут.
Дети побрели в кухню, не открывая глаз, а Тоби принялся рыться у них в сумках в поисках вещей, которые следовало надеть в дневной лагерь. Ханна огрызнулась на него за то, что он выбрал неправильный наряд – легинсы, которые предназначались на завтра. Тоби подал ей крохотные красные шорты, и она выхватила их с неудержимой злобой – она явно не привыкла как-то себя ограничивать в проявлении эмоций. Потом она раздула ноздри, сжала губы и тем не менее как-то умудрилась сообщить, что он должен был купить «Корнфлекс», а не «Корн-чекс». Подтекстом шло: «За что мне выдали такого безмозглого кретина в качестве отца?!»
Солли, напротив, бодро съел свой «Корн-чекс», закрыл глаза и помотал головой от удовольствия:
– Ханна! Очень вкусно! Ты только попробуй!
Тоби уже дошел до того, что был благодарен сыну за это жалкое выражение солидарности. Солли понимал. Солли знал. Солли был