Флегетон

Мы вновь описали дугу и подошли к Тягинке с юго-запада. На пути попался небольшой хутор, где засел какой-то особенно упорный большевистский отряд. Кончились патроны, и мы, как когда-то в 18-м, все чаще бросались в штыки. Хутор отстреливался отчаянно, и две наши атаки были отбиты, а прапорщик Немно получил пулю в предплечье. В конце концов, штабс-капитан Дьяков, рота которого потеряла за эти дни больше трети своего состава, отозвал меня в сторону и тихо, чтоб не слышали подчиненные, спросил, смогу ли я взять этот проклятый хутор. Он, вероятно, ожидал от меня какой-то свежей идеи, но придумывать было нечего, – обойти красных не представлялось воэможным, отступить – тоже. Я заявил, что хутор возьму, выстроил роту и приказал наступать. Поворачивать назад я запретил. Поручик Успенский должен был принять командование после меня, ежели краснопузые не промахнутся.

Все это очень напоминало Екатеринодар, когда Сергей Леонидович Марков водил нас на штурм красных позиций. Тогда мы шли в полный рост – впереди подполковник Сорокин со своим неизменным стеком, а мы за ним, возглавляя взводы, мы с поручиком Дидковским и хромающим подпоручиком Михайлюком. Теперь все повторилось, и вместо подпоручика Михайлюка хромал прапорщик Мишрис – его нога еще не зажила.

Мы пошли вперед, не обращая внимания на огонь краснопузых. К нашему счастью, у них что-то случилось с пулеметом, – то ли ленту заело, то ли попросту кончились патроны. Они все же успели уложить наповал четверых, прежде чем мы ворвались в хутор и взяли их на штыки. Десяток уцелевших попытался забаррикадироваться в одной из хат, но поручик Успенский, у которого пулями сбило фуражку и отстрелило погон, помянул вест большой Петровский загиб, швырнул последнюю ручную бомбу в окошко и ворвался в полную дыма хату с «гочкисом» наперевес. Мы вбежали следом и штыками добили находившихся там красных. Двое краснопузых умудрились каким-то чудом выжить, и мы выволокли их из хаты и прислонили к ближайшему плетню. Несколько юнкеров взяли винтовки наизготовку, прапорщик Мишрис собирался скомандовать «огонь», но вдруг поручик Успенский дернул меня за рукав и ткнул рукой в сторону плетня.

Я вначале ничего не понял, но на всякий случай предложил Мишрису подождать. Наконец, кровавый туман перед глазами рассеялся, и мне стало понятно, что имел в виду поручик.

Это были даже не курсанты. Это были обыкновенные мальчишки лет пятнадцати. Всмотревшись, я убедился, что дело и того хуже – один из мальчишек оказался вовсе не мальчишкой, а девчонкой. Очевидно, на хуторе оборонялся какой-то отряд юных коммунистов, коих господа Ульянов-Бланк и Бронштейн с большой охотой посылают на убой. Эти мальчишки дрались лучше взрослых и вполне заслужили право на расстрел. Но расстреливать мы их не могли. Мы не убиваем детей.

Подъехал на своей серой в яблоках кобыле штабс-капитан Дьяков, понял, в чем дело, и побледнел. У него трое детей, старшему – двенадцать, и штабс-капитан прилагал героические усилия, чтоб не пустить его на фронт. Надо было спешить, оставить юных большевиков на свободе мы не могли, чтобы они не навели преследователей на след, а потому штабс-капитан распорядился бросить их в одну из повозок нашего походного лазарета, связав по рукам и ногам.

Мальчишка держался твердо, титулуя нас «белой сволочью», а девчонка не проронила ни слова. Я вспомнил нашу сестру милосердия, но Ольга была все же постарше. В общем, связав юных героев, мы довольно невежливо бросили их на повозку и поспешили к Тягинке, где несколько дней нас должны были поджидать повстанцы.

Поручик Успенский советует мне на этом остановиться. На сегодня, пожалуй, и вправду хватит. Руки ведут себя паршиво, да и голова кружится сильнее, чем всегда. Этак можно и кондратий заработать, а это совершенно ни к чему. Хотя бы потому, что на следующей неделе мне нужно обязательно съездить в Истанбул. Приближается эвакуация, а мне необходимо поговорить с Яковом Александровичем. И, если удастся, увидеться с Татьяной.

21 июня

Сегодня после полудня, ни о чем не подозревая, заглянул к Туркулу и обнаружил там полдюжины «дроздов», разгневанных донельзя. «Дрозды» буквально рычали, а в центре стоял Антон Васильевич и яростно тряс тощим журнальчиком, насколько я успел разглядеть, берлинской «Жизнью». Я хотел было удалиться от греха, но был схвачен, усажен, и мне был предъявлен журнал с требованием немедленно прочесть и высказать свое мнение. Пришлось заняться литературной критикой.

Гнев славных дроздовцев вызван небольшим очерком Романа Гуля, посвященным Ледяному походу. Я, кажется, немного помню этого Гуля. Эдакий малокровный интеллигент с вечным насморком. После Екатеринодара он был потрясен душевно и дезертировал. И вот теперь господин Гуль объясняет, так сказать, «урби эт орби», что гражданская война суть бессмыслица, и мы, Белая Армия, совершенно напрасно взялись за оружие. Да, плетью обуха не перешибешь, и нечего было ввергать страну в излишнее кровопролитие. Как говорили мои малороссийские предки, «нэ трать, кумэ, сыли, йды на дно».