Флаги над городом

После урока чистописания рассказывали стихи. Витька-доктор, задаваясь, рассказал: «Дети, в школу собирайтесь». Я прочитал: «Кушай тюрю, Яша, молочка-то нет». Васька удивил всех: он вышел к доске и громким голосом рассказал по-украински стих: «Поховайте та вставайте…» Горящее от волнения лицо Васьки было красивым, а глаза — точь-в-точь два огонька.

На этом уроки закончились. Две работницы внесли в класс большую тарелку, накрытую газетой, и роздали каждому ученику по кусочку селёдки без хлеба и по два сладких леденца.

5

Счастливый день! Всё было радостным: и слова Ленина, которые диктовал нам Сиротка, и светлая классная комната, и подарки Совета, и наш однорукий учитель, вооружённый наганом.

Уплетая на ходу селёдку, мы высыпали на улицу.

Около дверей школы стоял мрачный Илюха. Теперь он жалел, что не пошёл учиться. Глаза у него загорелись злым огнём, когда он увидел надетые на всех нас обновки: сапоги, валенки, новые пальто.

— Илюха, ты чего не захотел учиться? — спросил Витька-доктор, подбегая к рыжему.

— Я уже грамотный, — важно ответил тот.

— Эх ты, грамотный! — сказал Витька-доктор. — Ну скажи, если ты грамотный: скажи, слово «дверь» какого падежа?

Илюха тупо глядел на Витьку и молчал, потом спросил:

— Чего?

— «Чего, чего»! У тебя спрашивают: дверь какого падежа — именительного или, например, творительного?

Илюха ухмыльнулся:

— Думаешь, не знаю? Конечно, отворительного и ещё… затворительного.

Витька так и присел от смеха, и я, хотя и не знал, что такое падежи, тоже смеялся. «Илюха отворительный, Илюха затворительный!» — дразнил я. Илюха злился, а мне было весело.

По дороге домой Илюха пощупал мои ватные штаны и спросил:

— Почём платил?

— Сто рублей.

— А мне можно учиться? — спросил Илюха.

— Ты же грамотный.

Илюха не ответил. Он остановился и начал всматриваться в даль улицы.

— Глядите! — вскричал он. — Глядите, буржуи работают!

Посреди мостовой, под охраной четырёх красногвардейцев, выковыривали ломами вмёрзшие в землю камни, носили песок буржуи. Здесь были толстые барыни в шляпах с перьями, жирные купцы в меховых шубах. Даже городовой в фуражке без кокарды стучал по камням молотком. Потом я рассмотрел в толпе богатеев колбасника Цыбулю. С недовольным видом он тыкал в землю лопатой и то и дело вытирал платком лоб.

Толстые барыни в туфлях на высоких каблуках носили малюсенькие камни и хныкали, как будто им было очень тяжело.

Прохожие обступили буржуев и посмеивались:

— Копайте, копайте! Поработайте хоть немножко в своей жизни!

Цыбуля покосился злыми бычьими глазами и пробурчал себе под нос:

— Не шибко радуйтесь! Недолго продержится ваша власть.

— Чего они здесь копают? — с удивлением спросил Уча.

— Осуждённая буржуазия, — объяснил Васька.

Кто-то из ребят увидел Сеньку-колбасника. Он стоял невдалеке и, глядя на своего отца, ревел.

Я толкнул Ваську и тихо, чтобы не спугнуть колбасника, зашептал:

— Вась, давай закуём Сеньку?

— Брось пачкаться! Охота тебе!

Охота! Нет, не охотой нужно было назвать моё желание расправиться с колбасником — у меня даже ноги тряслись, так я хотел поймать Сеньку. Кандалы были при мне.

— Уча, закуём? — шёпотом, чтобы не слышал Васька, предложил я гречонку.

— Давай! — И Уча поскакал на дребезжащем костыле.

Сапоги, перекинутые через плечо, подпрыгивали и ударяли его по спине.

Я бросился наперерез Сеньке. Но всё дело испортил Илюха. Он побежал прямо на Сеньку и закричал: «Лови его, держи!» Колбасник увидел меня и пустился во весь дух вдоль улицы. Уча снял с плеча сапоги и швырнул их вдогонку Сеньке. Сапоги угодили тому в ноги, он запутался в них и, не добежав до калитки, упал.

Два прыжка — и я очутился верхом на своём исконном враге. Абдулка, Илюха и Уча держали Сеньку, я, торопясь, тянул из кармана кандалы.

— Руки ему заковать! — хрипел Абдулка.

— Лучше ноги. Держи ноги.

Как назло, кандалы зацепились за подкладку, и я никак не мог их вытащить.

— Карау-ул! — дрыгая ногами, завопил колбасник.

Наконец я достал кандалы, но тут понял, что не знаю, как нужно заковывать. Почему-то мне сделалось стыдно, вспомнились слова Васьки: «Охота тебе пачкаться». Я поднялся и сказал ребятам:

— Пустите его к свиньям.

Сенька, всхлипывая, поднялся и, ни слова не говоря, поплёлся по улице. Отойдя, он вдруг закричал:

— Подождите, оборванцы! Скоро до нас немцы придут — тогда всех вас на сук!

Я размахнулся, чтобы запустить в колбасника цепями, но кто-то сильный взял меня за руку. Я повернулся и увидел перед собой коренастую фигуру управляющего заводом, дядю Гусейна.

— Ты что делаешь? — строго спросил он.

— Это буржуй, — пытался оправдаться я.

Ко мне подошёл Уча и добавил:

— Он угнетал Лёньку.

— Верхом на Лёньке катался, — поддержал подошедший Васька.

Дядя Гусейн отобрал у меня кандалы, молча оглядел их.

— Довольно, откатались, — сказал он негромко и задумчиво: вспомнил, наверно, как сам был закован в цепи, — откатались, Вася. А кандалы мы сдадим в революционный музей, чтобы трудящие люди никогда не забывали о том, что значит буржуйская власть. Айда по домам, хлопцы!

6