Флаг миноносца

— Сам не понимаю! Когда от взрыва лидер переломился, я был на кормовой надстройке. Видел, как упал командир. Бодров тут же надел на него пробковый пояс. А лейтенант Николаев все ещё стрелял из зенитного автомата. Тут снова все загудело кругом. Очнулся уже в воде, и мерещится мне вдали шлюпка. Знаю, что мерещится, а плыву. Доплыл все-таки, вцепился в планширь, как черт в грешную душу. Эту шлюпку Бодров заметил. Если б не он — погиб бы капитан-лейтенант. Как закон! И флаг тоже Бодров спас.

— Ну, и дальше?

— Что дальше? Дальше, говорят, уши не пускают! — внезапно рассердился Валерка, но тут же снова успокоился и добавил обычным своим тоном, не то в шутку, не то всерьёз. — Вот жаль, гитара моя пропала!

Ваня Гришин расхохотался:

— Вот досада — гитара!

Шацкий, мрачный и неразговорчивый после злополучного выстрела, стоял в стороне и слушал. Его допрашивали в особом отделе, а потом снова послали на батарею — в качестве наводчика на ту же машину, где он раньше был командиром.

— Так, значит, об одной гитаре жалеешь? — спросил Шацкий, гася окурок.

Сомин вступился за Косотруба:

— Ни черта ты, Саша, не понимаешь! Души у тебя нет. Тут такой подвиг, что даже говорить о нем трудно…

Лицо Шацкого перекосилось:

— Ну и молчи, если тебе трудно, а мы — морские люди — меж собой договоримся. Пехота ты задрипанная!

Сомин вспылил:

— Сам заткнись! Думаешь, если моряк, то уже герой. Видели твоё геройство…

Удар под челюсть отбросил Сомина к стене. Он упал, но тут же вскочил и, не помня себя, кинулся на Шацкого. Валерка Косотруб никак не ожидал от Сомина такой прыти. «Убьёт его Шацкий!» — подумал он и бросился под ноги матросу с криком:

— Тикай, Володька!

Но Сомин не собирался убегать. Он рвался из рук Белкина и Гришина, а Шацкий в ярости молотил кулаками куда попало. Валерка вертелся вокруг него ужом, а осторожный Лавриненко, отойдя в сторонку, наслаждался зрелищем. Он один видел, как в конце коридора показался лейтенант Земсков с повязкой дежурного по части на рукаве.

Почувствовав на своём плече чью-то руку, Шацкий резко повернулся, замахиваясь на нового противника. Земсков был вдвое тоньше матроса и чуть пониже ростом. Под взглядом лейтенанта Шацкий опустил руку. Его губы дрожали.

— Вы меня сейчас не троньте, товарищ лейтенант.

На висках Шацкого вздулись вены. Казалось, он сейчас накинется на лейтенанта, сомнёт его, бросит на землю.

Косотруб схватил Шацкого за руки:

— Опомнись, громило! Сейчас дров наколешь!

— Отпустите, Косотруб! — приказал Земсков. — Что здесь за драка?

Лавриненко поспешил доложить:

— Вон тот, товарищ лейтенант, — он указал на Шацкого двумя пальцами, между которыми был зажат обсосанный окурок. — Вот он ни с того, ни с сего заехал сержанту по морде. Мало ему того дела с выстрелом!

— Бросьте папиросу, когда обращаетесь к командиру! — Земсков отвернулся от Лавриненко и встретился глазами с бледным Соминым, который стирал платком кровь с разбитой губы.

— Я сам виноват, товарищ лейтенант, — шагнул вперёд Сомин, — у человека на душе кошки скребут, а тут я наговорил ему всякое такое…

— Ладно. Разберёмся. Пойдёмте со мной, Шацкий.

Земсков быстро пошёл по коридору. Шацкий вразвалку побрёл за ним.

— Вот горячка! — засмеялся Косотруб. — Теперь заработает. Парень не в себе. Ну, да черт с ним — умнее будет. А ты, Володька, имеешь шанс стать моряком.

Минут десять курили молча. Снова появился Шацкий. Он подошёл к Косотрубу:

— Дай-ка махорки.

Косотруб протянул свой кисет:

— Ну, как, морячило? Я думал, ты уже на губе! Сколько суток огреб?

— Не! — мотнул головой Шацкий. Больше он не сказал ничего.

Склянки пробили шесть раз: двадцать три часа. В кубриках, в коридорах раздались крики вахтенных: «Отбой!»

Уже лёжа на койке, Сомин пытался восстановить в сознании сцену, которая произошла на площадке. Зла против Шацкого не было. Действительно, не так-то уж он виноват. А Земсков — молодец! Хорошо, что он не арестовал Шацкого. Справедливый человек! Сомин вспомнил, как Земсков провёл занятие по огневой подготовке. Лейтенант командовал, а Сомин поочерёдно замещал все номера расчёта. Потом краснофлотец садился за штурвал или становился к прицелу, а командовал Сомин. Лейтенант терпеливо объяснял, заставлял много раз повторять одну и ту же установку данных. Потом занятия шли всей батареей. А после занятий Сомин и Земсков долго разговаривали, пока бойцы чистили орудие. Лейтенант расспрашивал об университете, а Сомин узнал, что Земсков родом из Ленинграда, что мать его — учительница, а где она сейчас — неизвестно.

«Повезло мне, — думал Сомин, — с таким комбатом не пропаду. Только бы не опозориться перед ним. Случай с Шацким — чепуха, а вот когда вступим в бой… Нет, ничего! Теперь все будет нормально. И в конце концов не такой уж я плохой командир».

Ровно в четыре часа ночи одновременно во всех подразделениях, в кубриках и на камбузе, в санчасти и на стоянке автомашин, в штабе и в каптёрке раздался сигнал: «Боевая тревога!»