Флаг миноносца

Косотруб посмотрел на грязное оконное стекло, порябевшее от капель. Холодный дождь прекратился всего час назад. Теперь он снова поливал станичный плац, превратившийся в озеро, и осклизлые от жидкой грязи склоны холмов.

— Опять крестит! — заметил кто-то из разведчиков.

— Хорошо! — ответил Валерка. — Хоть пыль немного прибьёт.

Никто не улыбнулся в ответ на эту остроту. Следом за Косотрубом и его конвоирами вышли остальные. Людмила, бледная от злости, направилась к санчасти. Рощин пошёл её провожать. До санчасти было недалеко. У ручья, пересекавшего дорогу, Рощин предложил:

— Давай перенесу!

Людмиле вспомнилась другая речка и другой человек, который хотел перенести её. Тогда она вырвалась. Чего бы она не дала сейчас, чтобы тот момент повторился.

— Нет, Геня, я уж как-нибудь зама, — вздохнула она. — Ты мне лучше окажи другую услугу — помоги уйти из полка. Тошно мне здесь сейчас.

Рощин не знал настоящей причины внезапного отвращения Людмилы к полку, но он и не доискивался.

— Уйти? Это проще всего. Хочешь в армию, на курсы бодисток? Я это мигом устрою.

— Давай курсы. Все равно. Это очень трудно?

— Чепуха! За месяц выучишься.

Он сообразил, что эти курсы находятся рядом со штабом опергруппы, значит Людмила будет у него под рукой. О таком стечении обстоятельств Рощин и не мечтал. Они дошли до санчасти. Капитан медицинской службы отчитывал санинструктора из третьего дивизиона:

— Если ещё раз увижу у вас в землянках такую грязь, я тебе покажу! Ты — санинструктор или американский наблюдатель? Работать надо, а не докладывать!

Людмила попрощалась с Рощиным:

— Так что ты давай поскорее, Геничка, ладно? А сейчас сходи в штаб, узнай, как там с Валеркой. Ты знаешь, какой он для меня друг. Вместе из Майкопа выходили с ним и с…

— С Земсковым, — подхватил Рощин. — Да, Андрею, пожалуй, полка не видать. Тут Ермольченко стал на крепкие якоря.

— Да разве можно сравнить его с Андреем? — вспылила Людмила. — Ты знаешь, какой он разведчик? Тебе и не снилось, и Ермольченко твоему тоже!

— Тут, Люда, загвоздка не в этом. Я слышал, понимаешь, кое-какие разговорчики…

— Разговорчики? А ты меньше слушай.

— Я бы и не слушал, а вот Арсеньев слушает. Может, и не все слушает, что говорит Будаков, а кое-что в ухе застревает. Андрей «усатого» не раз осаживал. В Жухровском, например. Помнишь?

— Ещё бы!

— И другие моментики были не весьма приятные для Будакова, а тут Поливанов возьми и представь Андрея к ордену за операцию под Гойтхом, а «усатого» обошёл. Приятно, что ли? Такой знаменитый ПНШ нужен Будакову, как гвоздь в подмётке или, культурно говоря, как кобелю боковой карман.

— Не трепись, Геня. Говори толком. Тошно от твоих шуток.

— Чего толковее? Ясно — Будаков постарается избавиться от Андрея. Ермольченко — тоже не хвост собачий — заслуженный, способный офицер. Раз его посадили на должность, теперь Будаков попытается удержать его тут.

— Ничего не выйдет у твоего усатого! И ты-то хорош!

— Люда, Андрей мне друг. Я сам за него болею, но ты вот чего волнуешься? Чего ты психуешь?

Ответа он не дождался. Людмила вошла в дом, а Рощин отправился за новостями в штаб.

Неизвестно, чем окончился бы инцидент с Косотрубом. Начальник политотдела требовал, чтобы виновного немедленно передали в армейский трибунал. Арсеньев пока не подписывал приказ.

Вечером произошло событие, из-за которого все, за исключением Дьякова, забыли о «деле» Косотруба: одна из боевых машин взорвалась на собственных снарядах.

Это было под вечер. Стреляли двумя установками. На одной из них три снаряда не вылетели, а разорвались прямо на спарках. Двенадцать человек было ранено. Один убит. Боевая установка вышла из строя.

Командир дивизиона, опытный бывалый артиллерист Сотник в недоумении разводил руками. Арсеньев тоже ничего не мог понять, а Дьяков, даже не побывав на месте катастрофы, заявил, что «мы имеем здесь диверсию» и предложил арестовать командира батареи. Арсеньев только поморщился и сделал протестующее движение рукой. Поздно ночью, когда уже похоронили убитого, он сказал начальнику политотдела:

— Ты бы поговорил с людьми, объяснил, что это ЧП — случайность, которая не может повториться.

Дьяков говорить с людьми не стал, а на следующее утро «случайность» повторилась в первом дивизионе. На этот раз взорвался на спарках только один снаряд. Не пострадал никто, так как предусмотрительный Николаев приказал, чтобы в момент залпа около орудий не было ни одного человека, кроме командиров установок. А Дручков придумал ещё лучше: он привязал шнурок к рукоятке пульта управления и дёргал за него, находясь в окопчике под машиной.

В последующие дни стреляли мало. На фронте наступило затишье. Противник методически, каждый час бросал несколько снарядов и этим ограничивался. Неизвестно чем было вызвано затишье, — то ли немцы перебросили свои силы на другой участок, то ли на них подействовала погода.