Физрук

— Вот здорово! Вдвоем мы быстро управимся.

— Вот и отлично.

В дверь заглянула мать юного сочинителя.

— Чай на столе, — сказала она. — Если вы закончили, прошу!

— Пойдемте, Сан Сеич, мама здоровский пирог испекла.

Пирог и впрямь был отличный. Да и кроме него на столе было, чем закусить. Семейство явно старалось произвести впечатление. По кулинарной части — им это удалось. Пермяков туманно рассуждал о педагогике, но уважительно. Его супруга молчала, подливая мне чаю и подкладывая лучшие куски. Ее сын лопал, аж за ушами пищало, и вид у него был чрезвычайно довольный. В общем — нормальное семейство. Может, и нет у них никакого конфликта поколений? Или это мое присутствие внесло здоровый баланс? Так вот сходу не понять.

Напившись и наевшись, я счел свою миссию исполненной. Тем более, что Алька сорвался с места и скрылся в своей комнате, видать, для того, чтобы продолжить сочинять сказку. Мысли у него так и выпрыгивали из головы.

Поблагодарив гостеприимную хозяйку, я оделся, обулся, подхватил шапку и отбыл.

Уже стемнело. И как всегда бывает в этом городе воскресными вечерами, улицы опустели. Так что я вполне мог ехать быстро, но настроения после вчерашнего не было. Разговор с Покровителем оставил осадочек.

Дома я лег на диван с книжкой. Надо было телефон отключить, но не собрался. И потому звонок, конечно же, раздался. Теперь-то уж точно это был Сумароков. Он как всегда был лаконичен, сказав, чтобы я заехал за ним во вторник, в шестнадцать с половиной часов. Ответив согласием, я положил трубку. Почитал немного перед сном и отрубился.

В понедельник все пошло обычным распорядком. И все равно что-то угнетало меня. Только когда начался урок у восьмого «Г», я почувствовал облегчение — все были на месте. Хотя чего я ждал? Никуда они от меня не денутся.

Пока шел урок, я думал вот о чем. А если родители моих парней решат куда-нибудь переехать? Ну пусть — не все, а только несколько семей, неужели их не выпустят из города? Это же не зона! Наверное, придумают что-нибудь. Тем, у кого нет нормального жилья, дадут квартиры, кто не доволен должностью или зарплатой — повысят и то и другое. И все обойдется без пыли, без шума. В таких случаях власти умеют действовать мягко, так что пойти против них решится только чокнутый. А чокнутым место в психушке.

На большой перемене я доложил трудовику о том, что Илья Ильич снова назначил встречу, об остальном, разумеется, умолчал. Я понял, что теперь буду смотреть на всех участников операции другими глазами. Только своими… Вот и сейчас поглядывая на жующего Витька, я старался рассмотреть в нем то, что раньше не замечал. Ведь этот человек сначала казался мне тихим пьяницей, потом — отличным рукастым мужиком, после головастым и решительным бойцом невидимого фронта.

А сейчас он кто? Лживый гэбэшник, готовый на что угодно, лишь бы выполнить приказ и своего не упустить? Насчет последнего я уверен не был. Курбатов ни в чем не проявил ни меркантильности, ни карьеризма. Да и он не виноват в моих заблуждениях на его счет. Может я и сейчас заблуждаюсь, а он остается таким, каким был с самого начала? А впрочем, мне-то какая разница? Я с ним детей крестить не собираюсь. Пока наши пути связаны, послать его ко всем чертям я не могу, но рано или поздно вся эта их операция завершится.

В коридоре меня тормознула Царева.

— Александр Сергеевич, к нам пришел ответ с металлургического комбината. Павел Павлович просит зайти к нему после уроков.

— Хорошо, Эва, я заскочу, — кивнул я.

Она испуганно оглянулась, не подслушивает ли кто?

— Прошу вас, Александр Сергеевич, прилюдно называть меня по имени и отчеству!

— Вас понял, Эвелина Ардалионовна! — нарочито громко произнес я и обезоруживающе улыбнулся.

Когда прозвенел звонок с последнего на сегодня урока, я направился в директорский кабинет. Помимо Разуваева и Царевой, здесь присутствовал и Трошин, который в нашей школе возглавлял парторганизацию. Комсомольский вожак тоже здесь находился. Им был десятиклассник Сева Митрохин — старший брат моего ученика Матвея. Парень явно стеснялся. Его редко приглашали на такие закрытые заседания. Пал Палыч кивнул мне и жестом пригласил садиться. Несколько мгновений он перебирал бумажки, потом заговорил: