Физик против вермахта (СИ)

В этот момент из передней части локомотива стали исходить яркие лучи света. На полицая сразу же повеяло нестерпимым жаром, от которого начала тлеть надетая на нем шинель и шапка. Он буквально вжался в канаву, но жар не отпускал его.

Вечернее небо окрасилось в нестерпимо красный цвет. По верхушкам деревьям, крышам городских домов начали гулять крошечные молнии. Локомотив же, ставший центром всего этого, продолжал набирать скорость. Исходящие от него лучи хаотично метались, оставляя в местах своего попадания страшные следы. В пашне они чертили глубокие траншее, в домах превращали в каменную жидкость целые стены и крыши, в машинах оставляли огромные проплавленные дыры.

— А-а-а-а-а, — продолжал надрывно кричать Реймаа, смотря в небо выжженными бельмами вместо глаз. — А-а-а-а-а!

Глава 16 В поисках ответов

Дуглас В-3 большой серебряной птицей вынырнул из свинцовых сентябрьских облаков и, завидев длинное пятно военного аэродрома, начал заходить на посадку. Едва его колеса коснулись поля, как из рощи выскочила темная машина с приглушенным светом фар. Проскочив две сотни метров, отделявшие ее от остановившегося самолета, эмка остановилась прямо у трапа и выпустила единственного пассажира — невысокого мужчину в распахнутой командирской шинели с ярко выраженными семитскими чертами лица. Он пригладил черные волосы и подошел к трапу самолета, возле которого его уже ждал вытянувшийся по стойке смирна командир.

— Товарищ член Военного Совета, к взлету гото… — начал было накладывать летчик, но был остановлен взмахом руки пассажира.

— Нет времени, майор. Заводи и поднимай птицу в небо, — устало проговорил Лев Захарович Мехлис, ставя ногу на первую ступеньку трапа. — Мне срочно нужно в Москву.

Поднявшись на борт, Мехлис выбрал одно из сидений у окна и, приподняв воротник шинели, откинулся на спинку. Надеялся в полете немного вздремнуть, но глаз ему сомкнуть так и не удалось. В голове бурлили десятки тяжелых вопросов, на которые он совсем не видел ответов. «Что может означать этот срочный вызов в Москву? Неужели из-за генерала Качанова? Я же все объяснил товарищу Сталину. Генерал 34-ой армией генерал Качанов в условиях тяжелейшего времени допустил преступную халатность и не справился с возложенными на него обязанностями. Из-за его просчетов весь Северо-Западный фронт мог рухнуть, как карточный домик. Я поступил так, как должен был поступить… Каждый из нас на своем месте должен делать все от него зависящее, чтобы сдержать врага. Рядовой должен метко стрелять, заряжающий в танке — быстро заряжать орудие, командир — грамотно руководить вверенным ему подразделением. Если же кто-то намеренно манкирует своими обязанностями, то он должен ответить по всей строгости военного времени. Я абсолютно в этом уверен…». Собственно, в этой непреклонной жесткости и бескомпромистности и был весь Мехлис Лев Захарович. За эти качества его ненавидел командный состав в инспектируемых частях и ценил лично товарищ Сталин. В качества руководителя Главного политуправления, он побывал почти на всех фронтах, снимая командармов, комкоров и безжалостно предавая их суду военного трибунала.

— А разве можно по-другому остановить врага? Нельзя. Только сверхжесткими мерами можно навести порядок в войсках и остановить панику, — шептал он, с задумчивостью смотря в окно и ведя беседу с самим собой. — Нельзя проявлять мягкость. Ни капли мягкости к тем, кто вольно или невольно потакает врагу. Только благодаря этому еще и стоит наше советское государство…

Лев Захарович совершенно искренне верил в эти слова. Они не были для него пустым звуком или набившей оскомину мантрой, которую с пустыми глазами вещали с высоких трибун. Высокая требовательность к себе и своим близким, доходившая до исключительной степени, сопровождала его на фронтах первой мировой и гражданской войн; помогала разбираться в хитросплетениях политической экономики в Институте красной профессуры; выручала в самые жаркие недели фашистского нападения. Теперь же, когда враг оказался в нескольких десятках километров от сердца Союза, эти качества приобрели фанатичный характер и стали сопровождаться натуральным самоистязанием.

— … Если дело не в расстреле генерала Качанова? Что еще могло случиться? Неужели прорыв на одном из фронтов? — потемнел лицом Мехлис, скользя невидящим взглядом по облакам в иллюминаторе. — Обстановка и без того горячая. Настоящая катастрофа…

На этой тяжелой ноте ему все же удалось забыться, провалившись в беспокойный дремотный сон. Очнулся он лишь в тот момент, когда колеса тяжелого Дугласа коснулись аэродрома.

— Значит, я скоро узнаю, что случилось, — пробормотал он, поднимаясь с места и застегивая шинель.