Фирмамент

Время было изгнано из гробницы-туле. Свет. Пища. Воздух. Она сидела у подножия, сжимая меч, ожидая сигнала. Расхитители проникли на нижний уровень, где располагался машинный зал и плескалось озеро кислорода. Крысы, любители мертвечины. Целых три ценителя трупов. Еще три головы в ее коллекцию. В его коллекцию. Надо было только встать и сделать все как полагается. Но она не двигалась. Важнее сейчас прислушаться к себе, замереть, затаиться, зажмурить глаза и до боли в пальцах сжать рукоятку. Одри, прошелестело в пустоте, Одри, девочка, очнись, пора. Она медленно покачала головой. Ослушание - страшный грех, но мало ли грехов и жизней было на ее совести. Она чувствовала, что подходит решающая минута - сейчас все кончится. Здесь нет конца, шелестело в пустоте, здесь только начало, начало начал, девочка. Открой глаза. Не бойся. Ка перед тобой.

Дверь камеры оказалась распахнутой, и она долго не могла вспомнить обычное ли это дело, или кто-то специально открыл ее. Открыл и забыл. Мало ли - спешил по своим делам... Одри вытащила из под колен вонючую рубашку и принялась раздирать ее на узкие полоски. Ветхая ткань легко поддавалась насилию и чуть ли не рассыпалась от прикосновений. Тем не менее, полосок получилось достаточно много и из них можно было сплести приличный силок. Вот только еще нужно припомнить, как это делается.

"Чулки и нижнее белье - твое первое оружие". Это еще не руководитель, это все еще господин. "Дыхание - наше слабое место. Лиши человека еды и питья - и он все еще сможет убить тебя. Лиши его воздуха - и только агония будет управлять его страстями". Страсть, затем агония - вот правильная последовательность.

Господин видел ее урок. Презренный раб, грязь у ног великих, был падок на страсть. Сидя на нем и наблюдая, как жизнь просачивается сквозь его глаза и опадает в ее теле, она была даже слегка разочарована. Господин присел на постель и взял из ее рук силок, скрученный из платка. "Неплохо, неплохо. Брать жизнь самой - сила. Но настоящая сила в том, чтобы уступать смерти". Он обернул силок вокруг своей шеи, привлек Одри к себе, и вновь была страсть. Он не бился и не сопротивлялся, но когда она очнулась, он потирал горло и улыбался. "Поддайся смерти. Иди с ней рядом. Двигайся в ритме случая. Будешь жива".

Жизнь. Кто сказал, что она - достоинство? Что она - богатство? Те, кому не давали умереть? Кого держали на самом пороге, где-то между жизнью и смертью? Смерть - неприличное слово. Великие его не любят. Но не боятся, как малые силы. Ее беда - в безразличии. Только безразличие заставляет говорить правду. Нет знаний, которые достойны жизни. Поэтому трус лжет. Смелый молчит. И только равнодушный откровенен. Она перестала быть трусом, когда увидела Ка. Но ей так и не удалось стать смелой.

"Не вздумай быть смелой", - предупреждал руководитель. - "Твои клиенты не любят смелых. Они трусы, падаль, черви. Они любят только трупы, а у трупов нет адреналина. Ты должна быть глиной в их руках. У смелых есть цель и этика. У тебя не должно быть ничего". Ее хорошо учили. Ей везло на учителей. Она была послушной ученицей. Глиной в их руках.

Такова смерть, девочка, сказал Ка. Мы стоим за спиной и дожидаемся своего часа. В нас не верят, но это только слова. Нам о многом предстоит поговорить. Тайна тьмы будет открыта тебе, а свет ты найдешь сама. Может быть. Может быть.

Там тоже веяло холодом, внезапно вспомнила она. Там тоже были серые стены, словно в одно мгновение обсидиан выцвел от страшного дыхания Ка. Он дышал вечностью, а вечность была зыбкой и промозглой. Оставалось добавить к ней кровь. Наверное, она была смешна в своих попытках. Кончик меча лишь скользил по белизне одежд, с каким-то шелестом прокатываясь сталью по плотному холсту, а ей все не удавалось нанести последнего удара. Пространство расширялось, а ей не удавалось преодолеть его. Она позабыла все уроки. Ее ударов хватило бы на целую стаю оголодавших наемников и уж во всяком случае - на тех крыс, которые копошились в энергетическом отсеке. Все - обман, обман, обман. Но она и не могла надеяться на что-то иное. Молодость и знание - прерогативы старости. В конце концов, ему надоела истерика, он выхватил меч из рук и прижал ее к себе. Там не было тепла, но это был он.