Финт

Но вот настал последний день, молодые люди со всеми распрощались, и один из их новых друзей, владелец брички, запряженной пони, отвез их обратно к пабу в Старе. По дороге он сделал небольшой крюк, чтобы показать им поле, на котором торчал стоячий камень: иные (не исключено, что большие любители сидра) рассказывали, будто иногда ночами этот камень оживает и отплясывает на поле веселый танец.

Вдосталь налюбовавшись камнем – а вдруг он таки спляшет джигу специально для приезжих, – Финт обратился к своей девушке с безупречно-пасторальными интонациями Сомерсетшира:

– Небось пора езжать, девонька моя.

А она, солнечно улыбаясь, ответствовала:

– И куды ж ехать-ить, друх сердешный?

– Дык в Ланнон, – улыбнулся Финт.

– Бают, там народ уж больно чудной, не чета нашенским.

И она поцеловала его, а он – ее, и с интонациями скорее «Ланнона», сиречь Лондона, нежели Сомерсета, он промолвил:

– Любовь моя, как думаешь, неужели камень и впрямь способен танцевать?

– Знаешь, Финт, если кто и сумеет заставить камень пуститься в пляс, так только ты, – отвечала она.

После того в Лондон из Бристоля прибыли двое уроженцев Сомерсета – у которых, однако ж, достало денег на проезд дилижансом. Никем не замеченные, они растворились в толпе, заплатили за комнату для одинокой девушки в респектабельном пансионе, а юноша поспешил в Севен-Дайалз.

На следующее утро Финт сводил Онана на прогулку, а после спустился в канализационные туннели. Сторонний наблюдатель, верно, отметил бы, что юноша выглядел непривычно торжественно и нес с собой сверточек; хотя способны ли крысы оценить, насколько торжественно выглядит двуногий, и знают ли вообще значение слова «торжественный», это еще вопрос. То-то удивились крысы впоследствии, обнаружив в груде мусора заботливо припрятанную выше обычного уровня воды пару новехоньких туфелек.

Чем Финт занялся дальше, никто не видел, но в полдень он со всей определенностью стоял на Лондонском мосту. Просто стоял, любуясь на проплывающие мимо суда, как вдруг какая-то девушка с длинными волосами обратилась к нему – и от этого голоса Финта до костей пробрала сладкая дрожь:

– Простите, мистер, не подскажете, как пройти к Севен-Дайалз, у меня там тетя живет?

Финт – если кто и наблюдал, а ведь наблюдали наверняка! – разом оживился и просиял:

– А вы в Лондоне впервые? Вот здорово! Позвольте мне показать вам город, я ж со всем моим удовольствием!

В этот самый момент рядом остановилась карета, к вящему ужасу возчиков, едущих прямо за нею. Но кучеру дела до них не было; наружу вышла дама, улыбнулась Финту, оглядела сомерсетскую поселянку с головы до ног и, по завершении придирчивого осмотра, что сделал бы честь коронеру, промолвила:

– Вот так так, мой юный друг, ну не диво ли! – так легко ошибиться и подумать, что эта молодая барышня и есть сама Симплисити, но увы, как мы оба знаем, бедняжка погибла страшной смертью. Но вы, мистер Финт, стойки духом и унывать не привыкли, уж я-то знаю. И раз уж мы втроем, в силу странного совпадения, повстречались на этом мосту, позвольте мне свозить вас и вашу новую подружку на кладбище Лавендер-Хилл: я ведь сегодня туда еду, потому что каменщик как раз должен был закончить надгробие на могиле злополучной Симплисити. – Анджела обернулась к девушке: – Как вас зовут, юная барышня?

Девушка с улыбкой ответствовала:

– Серендипити[25], мадам.

И Анджела с трудом сдержала смех.

Так что все втроем отправились на Лавендер-Хилл, где были возложены цветы и, что неудивительно, пролиты слезы, а потом Финта и юную барышню по имени Серендипити снова высадили у одного из мостов, где, по сведениям Финта, расположился владелец «Счастливой семейки» вместе со своим преудивительным фургончиком.

В двух словах, это была одна вместительная клетка, в которой сидели собака, кошка, небольшой павиан, мышь, пара птиц и змея, и все жили в мире и согласии, как добрые христиане (уверял старик-владелец).

– Финт, а почему, ради всего святого, кошка не ест мышь? – спросила Серендипити.

– Ну, боюсь, старик нам своих секретов не откроет, – отозвался Финт, – но я слыхал, если зверюшки выросли вместе и обходились с ними по-доброму, тогда из них счастливая семейка и получается. Хотя мне рассказывали, если чужая мышь, змее не представленная, проберется сквозь прутья в клетку, змея ею как нечего делать поужинает.

Серендипити задержала его руку в своей, и они прошлись по мостам и посмотрели на все тамошние развлечения: и на тяжелоатлетов с гирями, и на держателей «Короны и якоря», и на продавца сэндвичей с ветчиной, и на гимнаста, который умеет стоять на руках вниз головой. Наконец, когда золотой вечерний свет уподобил Лондон языческому храму, сплошь в бронзовом блеске, а Темзу превратил в двойника реки Ганг, молодые люди побрели домой, «Панча и Джуди» даже взглядом не удостоив.