Финита ля комедиа

Кончен бал, погасли свечи! — Федор Михайлович покачал головой. — Надо ж, сколько вы нам хлопот доставили! — И приказал:

— Увести!

Корнеев и Гвоздев подхватили суфлера под локти и потащили за кулисы к выходу в фойе. У крыльца их уже поджидала арестантская карета.

Тартищев оглянулся, сделал шаг в сторону и замер над жертвами столкновения.

— Ну-с! — произнес он, окидывая их насмешливым взглядом. — Чего скосоротились?

— Да вот его нелегкая вынесла, — мрачно посмотрел на Желтовского Алексей. — Я только прыгнул на Гузеева справа, а он мне в торец — бац! — слева!

— Нет, Максим, вы неисправимы! — покачался с носка на пятку Тартищев. — Вам позволили только присутствовать при задержании преступника! На кой ляд вы ввязались не в свое дело? Агента вон покалечили. Сами фонарь изрядный заработали!

— Откуда мне знать, как у вас задумано, — пробормотал хмуро Желтовский, поднимаясь на ноги и разглядывая свой щегольский шарф, обильно залитый кровью. — Вижу, барышня как ни в чем не бывало вышагивает, а суфлер револьвер в сторону отбросил — и сзади, с ножом…

— Вы нам чуть операцию не испортили, Максим! — проговорил Тартищев, но без обычной строгости. — Скажите спасибо, что вместо Лизы мы выставили Ивана! А то б не обойтись без беды!

Алексей поднялся на ноги вслед за журналистом, отметив взглядом, что за кулисами собралась пропасть народу: почти вся труппа и обслуживающий персонал театра. Но тишина стояла поразительная. Люди до сих пор еще не пришли в себя от потрясения.

— Могли бы и сказать, что вместо Лизы Ивана подставили, — произнес он с обидой, стараясь не смотреть на начальство. Но Тартищев хлопнул его по плечу.

— Ничего, Алешка! Зато как натурально у тебя все вышло. Если б не Максим, непременно б успел суфлера за шиворот ухватить. А так все лавры опять Ивану достались.

— Они так рожами друг о друга хрястнули, что я не выдержал и оглянулся. — Вавилов все еще не пришел в себя после схватки, говорил быстро и нервно похохатывал. — Вижу, нож в морду летит. Я руку Гузеева перехватил и назад завернул. Он нож выронил, завопил как резаный, а я его подножкой на пол сбил и коленом придавил. Вижу, что уже не сопротивляется, наручники застегнул, а он голову тянет посмотреть, кто ж его завалил. Глаза при этом, скажу я вам, и впрямь с чайное блюдце вылезли. Барышня-то с усами! Так что после подобного кошмара он даже не вякнул! — Иван с веселым удивлением на лице покачал головой. — Знаете, » братцы, честно сказать, душа в пятках была. Всякое в голове крутилось. А вдруг этот чудило углядел, что мы заряды на холостые подменили, и с утра перезарядил револьвер? Нет, слышу, щелк, щелк, щелк… Ну, думаю, спета твоя песенка, Жека!

— Как ты сказал? — уставился на него Тартищев. — Что значит Жека?

— Да брата сродного, кузена, так сказать, тоже в свое время Евгением окрестили, а тетка его чаще Жека называла, Женя то есть, — объяснил Вавилов и весело посмотрел на Желтовского. — Ошиблась твоя Наташа, наверняка Любка своего старого козла именно так и окликала — Жека, а не Жако!

— Теперь это не имеет ровно никакого значения.

Разве как косвенная улика! — махнул рукой Тартищев и посмотрел на лестницу. По ней спускались Булавин и Вероника. Девушка держалась неестественно прямо, но, увидев Тартищева и Алексея, неожиданно улыбнулась им, только слегка покраснела от смущения.

— Все, Савва Андреевич! Поймали негодяя! После репетиции приезжайте ко мне в управление, почитаете его признательные показания, которые он написал сегодня ночью у себя дома. Думал, сердешный, последнюю пулю себе в башку запендюрить, а оно, вишь, совсем по-другому получилось благодаря Ванюшиным умелым ручкам. — Тартищев кивнул головой на Вавилова, который, оживленно жестикулируя, разговаривал с Алексеем и Желтовским. — Задержание прошло даже успешнее, чем мы ожидали.

— Выходит, месть? — посмотрел на него Булавин.

— Месть, — вздохнул Тартищев, — всем, кто, как казалось Гузееву, затирал его Ольгу из зависти. А Полину Аркадьевну отравил еще и потому, что считал ее безнравственной женщиной и недостойной того, что ради нее вы строите новый театр. Он действительно нанял Гиревича, чтобы тот выкрал яд у Мейснера, и поначалу хотел добавить его в чай, который Полина Аркадьевна пила в гримерной после утренней репетиции, но у нее разболелись зубы, так что все получилось для Гузеева удачнее некуда. Он сам принес ей флакончик с ядом в гримерную, и в письме бахвалится, насколько ловко у него получилось расправиться с Полиной Аркадьевной.

Кстати, свою жену он тоже считал крайне безнравственной и первой отравил ее. Обставил все так, что сошло с рук, вот и почувствовал безнаказанность. Каждое преступление готовил, как маленький спектакль… Думаю, трюк с письмом его рук дело, хотя он о нем не упоминает.

— Письмо мог подбросить кто угодно, не обязательно Гузеев. У Полины Аркадьевны была масса «доброжелателей» в театре, и они не могли не воспользоваться моментом, чтобы поссорить нас.