Филипп II Македонский

«всеми способами, то обещая юноше царскую корону, то притворяясь влюбленным, склонил юношу к преступной связи с ним. Филипп рассчитывал, что впоследствии Александр будет ему вполне покорным либо из чувства стыда, либо из чувства благодарности за [обещанное] благодеяние, царскую власть. Поэтому, когда Александру исполнилось двадцать лет, Филипп, несмотря на его юный возраст, передал ему отнятое у Аррибы царство, совершив, таким образом, преступление по отношению и к тому и к другому. Ибо в отношении того, у которого отнял царство, он нарушил право родства, а того, которому он отдал царство, развратил, прежде чем сделать его царем».

Правда это или нет, мы не знаем. Филипп охотно пользовался сексуальными услугами как женщин, так и мужчин (его убийца был его бывшим любовником). Впрочем, эти сведения о его склонности к мальчикам вполне могут быть следствием враждебной литературной традиции, основы которой заложил Феопомп, критиковавший нравственные устои царя в целом, и которую продолжили Юстин и Помпей Трог.

«Первая филиппика» Демосфена

Афиняне успешно отразили македонскую угрозу, и политическое влияние Демосфена шло на подъем. Именно к периоду 351–350 годов следует отнести его первую большую речь против Филиппа, «первую филиппику» (такое название было дано уже в современную эпоху), которая ознаменовала поворотный момент в ораторской и политической деятельности Демосфена.[302] Хотя немногим ранее он уже упоминал Филиппа в речи «Против Аристократа», тогда он лишь вскользь его затронул.[303] В отличие от речей, произнесенных оратором перед судами, его первые политические выступления (например, в защиту Родоса и Мегалополя в 354 году) были неудачными. Таким образом, если он хотел продолжить свою политическую карьеру, настало время сменить курс, что он и сделал. С 351 года он полностью сосредотачивает свое внимание на македонском царе, изобличая его деспотизм и яркими красками изображая угрозу, которую он несет греческой свободе. В глазах Демосфена Филипп был тираном, бороться с которым следовало любой ценой, и единственным орудием, с помощью которого можно было его победить, была армия, составленная не из наемников, а из афинских граждан. Впоследствии Демосфен не раз подчеркивал, что он один с самого начала осознал опасность, исходящую от Филиппа, и что если бы греки следовали его советам, они не утратили бы свободу.

Конечно, многие из подобных утверждений представляли собой риторические преувеличения, предназначенные для того, чтобы закрепить за собой видное место в политической истории. Пламенная риторика его выступлений, особенно четырех «филиппик», по праву принесла ему славу величайшего греческого оратора, но спорным остается вопрос, был ли он истинным патриотом или же цинично использовал македонскую угрозу в своих политических целях.[304] Неясно также, действительно ли антимакедонская политика, главным провозвестником которой он выступал, шла на пользу Афинам (и Греции). Что было бы, если бы он осознал, что полисная система устарела и что афинская форма демократии не способна выстоять в войне, когда ей противостоит царь, самолично принимающий все решения? Или же ему следовало придерживаться политики союза с Филиппом на равных условиях, которую позднее предложил его соперник Эсхин, когда Филипп предоставил афинянам такую возможность? Конечно, на эти вопросы невозможно дать ответ, но одно мы знаем точно: после 351 года Демосфен превратился в политическую фигуру, с которой нужно было считаться, а афинская внешняя политика, прежде определявшаяся Эвбулом, резко сменила курс.