Филипп II Македонский

Как мы уже отмечали, вероятно, именно в это время Филипп дал фокейцам формальное разрешение приступить к восстановлению городов, разрушенных в 346 году. Он не мог просто снять с них штраф, который они должны были выплатить Аполлону, поскольку это могло вызвать недовольство Совета амфиктионии; впрочем, в 338 году фокейцы так ничего и заплатили.[610] На западе он контролировал теперь главный торговый путь, идущий с юга от Навпакта на Коринфском заливе на север до Эпира, хотя для обеспечения безопасности он поставил гарнизоны в Амбракии (одной из коринфских колоний) и в Акарнании, которая сражалась против него при Херонее; здесь промакедонская партия изгнала прежних правителей и взяла власть в свои руки.[611]

Прочие города охватила паника. Афиняне и коринфяне полагали, что Филипп двинется против них. Командование оставшимися афинскими войсками было поручено начальнику наемников Харидему, участнику битвы при Херонее, которому в 357–356 году было даровано афинское гражданство за заслуги перед Афинами. Демосфен и Гиперид предложили ряд чрезвычайных мер, в том числе построить дополнительные укрепления, эвакуировать жителей из окрестностей и укрыть женщин, детей и священные реликвии в Пирее. Кроме того, с целью увеличить численность войск были одобрены и другие предложения, в том числе запрет уезжать из города, призыв в армию всех мужчин в возрасте до 60 лет, восстановление преступников (atimoi) в правах, дарование гражданства метекам (проживающим в Аттике чужеземцам) и освобождение рабов, работавших на рудниках и в селах.[612] Очевидно, отъезд из Афин в это время расценивался как предательство, ибо именно за это в 330 году Ликург привлек к суду некоего Леократа.[613]

На деле эти меры так и не были приведены в действие, так как худшие опасения афинян не сбылись. Филипп не вторгся в Аттику и обошелся с Афинами весьма мягко.[614] Он отправил в город Демада с мирными предложениями; в тот период Демад играл немалую роль в дипломатических сношениях между Филиппом и Афинами.[615] Вслед за этим царь послал официальное посольство, которое возглавляли такие важные лица, как Александр, Антипатр и Алкимах. Они выступали в качестве своеобразного почетного караула, так как везли с собой прах афинян, павших в бою (тела погибших воинов всегда предавались сожжению после битвы) и пленников (все две тысячи человек), за возвращение которых Филипп не потребовал никакого выкупа. Единственное требование послов состояло в том, чтобы афиняне отправили послов к царю для обсуждения условий мира. Почему Филипп сам не приехал в Афины, неизвестно. Несмотря на то что он так или иначе вел дела с Афинами почти каждый год и высоко ценил афинскую культуру, он так никогда и не посетил этот город, а Александр побывал в нем лишь однажды.

Отношение Филиппа к Афинам резко отличалось от того, как он поступил с Фивами. Филипп всегда обращался с афинянами иначе, чем с прочими греками.[616] Мы видели это ранее при заключении Филократова мира, и то же самое произошло после битвы при Херонее. Причину такой благосклонности к афинянам сложно определить, тем более если учитывать, как они сами к нему относились. Конечно, может быть, какое-то значение имели симпатии Филиппа к афинской культуре и мощь афинского флота, но несомненно, эти факторы играли не такую уж большую роль. В самом деле, если он не планировал идти походом на персов до конца 340-х годов, то соображения о важности афинского флота (который был бы необходим для такого предприятия) не могли влиять на переговоры, приведшие к Филократову миру.

Наиболее вероятной причиной такого снисходительного отношения к Афинам, по крайней мере в период после Херонейской битвы, могли служить планы Филиппа по вторжению в Азию и уничтожению фиванского влияния в Средней Греции. В эпоху Персидских войн Афины были разграблены персами. Филипп едва ли мог бы покарать Афины, а несколько месяцев спустя заявить в Коринфе, что одной из причин похода в Азию является месть за беды, которые претерпели афиняне (см. ниже). Его действия не отличались бы от действий персов, и антиперсидская пропаганда, которую он вел в Коринфе, утратила бы всякое правдоподобие.