Филипп Бобков и пятое Управление КГБ: след в истории

Стараниями Бобкова такие люди оказывались в Пятом управлении. Отбор был персональный и для заслуженных «оперов», и для юных выпускников престижных университетов. Бобков говорил с каждым, узнавал направленность определял способности и перспективу. Пытался понять, станет ли сидящий перед ним человек кандидатом в «джентльмены» или в бюрократы? И это помимо того, что кандидат был просвечен вдоль и поперек кадровой службой. Трудно, очень трудно отпускал людей из Управления. Ушедших никогда не брал обратно.

Верность «пятой службе» для него была величиной осязаемой. Работа до девяти-десяти вечера, а потом и дома за письменным столом – час-полтора. Он поглощал немыслимое количество текста – от служебных бумаг до художественных сочинений. В том числе приобретенных оперативным путем.

Интерес его вел по этой жизни, творческий фанатизм. Не фанатизм заскорузлого чиновника спецслужбы, а одержимость «профессиональной» истиной. Как можно здесь без широты взглядов? Еще когда он ходил в слушателях школы СМЕРШ, обстоятельства серьезно столкнули его с литературой, пленником которой он стал на все время.

Потом привычкой стало постоянное общение с известными интеллектуалами, творческими людьми. Здесь и актер Олег Табаков, режиссер Юрий Любимов, кинорежиссер Лариса Шепитько, музыкант и дирижер Святослав Ростропович и другие, не менее известные люди. И даже бывший член царской Думы, дворянин Василий Шульгин, фильм о котором в 1965 году снял режиссер Фридрих Эрмлер, друг Бобкова.

Разный он был. Мог устроить разнос отделу за то, что пришлось арестовать старшего научного сотрудника, увязнувшего в антисоветской агитации.

– Не умеете работать, раз довели дело до ареста.

А мог потребовать:

– Этого надо вести на «посадку».

У него была своя шкала опасностей для государства, согласно которой он отличал реального противника от мнимого.

Не потому ли особенностью «бобковского» стиля в служебном варианте всегда было адекватное восприятие ситуации? Его не давил хомут «спецслужбистского» взгляда. Знакомясь с оперативными документами, аналитическими записками, он видел проблему в перспективе, видел в контексте. Бобков имел свою точку зрения, отстаивая которую, пытался влиять на прямолинейное, заторможенное мышление некоторых руководителей КГБ, порождавшее и соответствующие указания. А отношения между Бобковым и Андроповым, по выражению одного генерала, иногда были «жестко дружескими».

Мог ли Бобков стать председателем КГБ? Он был профессионалом джентльменского уровня, а не политиком. Андропов пятнадцать лет держал его в кресле начальника Пятого управления, не давая хода.

Загадка? Пожалуй, нет. Это ведь был самый закрученный участок КГБ. Здесь сошлись проблемы партии, интеллигенции, пропаганды, культуры, национальных отношений и защиты власти. Кто мог разобраться в этом клубке? Бобков мог.

Да, он был толерантен и гибок как дипломат. Но не мог переступить через себя, когда информировал ЦК КПСС и Горбачева о ситуации в стране, захлебнувшейся перестройкой. Разве мог вызвать у Горбачева доверие первый зампред КГБ, по чьей инициативе в Политбюро регулярно шли аналитические записки, в которых говорилось о стремительно исчезавшем авторитете власти, о деградации партии, о народе, плевавшимся при словах «перестройка» и «коммунист»? Разве мог решиться Горбачев предложить членам Политбюро утвердить Бобкова председателем КГБ? С такими-то настроениями, с такой-то историей подавления диссидентов – и в председатели? Когда из горьковской ссылки с триумфом уже возвращался Сахаров.

После бобковских записок Горбачев не жаждал общения с КГБ. И он не попал под обаяние Бобкова. А если бы попал?

Бобков располагал сразу. Открытым лицом, доброжелательным прищуром, неспешной, умной речью. После совещаний и заседаний людям не хотелось от него уходить. Странный это был генерал, скорее педагог, психолог. Притягивал осязаемой силой прочтения мыслей и настроений собеседника. Не конфликтовал, скорее обволакивал. В душу входил мягко, по-кошачьи. Чтил личность и так выстраивал систему аргументов, что деваться было некуда. Память феноменальная. Мог сказать сотруднику: «Поднимите дело 36-го года. Там такой-то, возможно, приходится родственником вашему фигуранту». На собраниях не отличался партийной риторикой, излагал утилитарно и адресно, как профессионал. Об «объектах разработок» только корректно, без пропагандистских клише вроде «отщепенец», «тунеядец», «продажный».

О нем мало кто говорил плохо. Но даже бывшие сотрудники, те, кто не лучшим образом потом оценил и КГБ, и его, – уважали профессионала. Впрочем, как и диссиденты, с которыми он общался и которых вразумлял.

Ревностно относился к нему Андропов. Однажды буркнул Николаю Николаевичу Яковлеву, что «удивлен дружбе жандармского генерала и либерального профессора». Такое скажешь только в сердцах.