Филэллин (с разделением на главы)

Я велел Чекеи говорить здесь. Он нехотя подчинился и сообщил мне то, о чем только вчера узнал от состоявшего при Колокотронисе знакомого итальянца: Кутахья отозван в Стамбул, вместо него назначен Кюхин-паша. Неделю назад он прибыл в Афины, следовательно, в ближайшие дни надо ждать штурма. Новый командующий захочет показать, что он лучше старого.

Вторая новость была куда хуже.

“Ни одна египетская дивизия не участвовала в осаде Афин, – напомнил мне Чекеи. – Кутахья с Ибрагим-пашой – враги, рассорились еще под Мисолонги, но с Кюхин-пашой Ибрагим-паша не враждует. На днях он с тремя батальонами выступил из Триполиса к Афинам. Думаю, они уже там”.

Теперь я понял, почему он хотел увести меня в каюту. Такую новость лучше хранить в секрете от солдат. Ибрагим-паша внушает им ужас, ни к чему лишний раз подвергать испытанию их любовь к родине.

“Прости, что не сказал вчера же, – повинился Чекеи. – Не хотел тревожить тебя перед отплытием. У тебя без того забот хватало. Ну, сказал бы я вчера, что бы изменилось?”

“Ничего”, – согласился я, хотя, по правде сказать, меня насторожили его доверительные отношения с людьми Колокотрониса.

Рассчитывает, по-видимому, на его покровительство. Чекеи метит на мое место, поэтому ищет случай отличиться. На штабном совещании он предлагал ночью, как Криезотис, прорваться на Акрополь, но я отверг эту идею. У Криезотиса пороха было немного, а вступать в бой, имея на руках без малого пятьсот мешков с этим зельем, значило рисковать и собой, и успехом всего дела. Достаточно одной пули, чтобы все мы стали огнем и прахом.

Турки обнесли Акрополь линией окопов, но где-то поленились корчевать маквис или долбить каменистую почву, или выкопали траншеи такой ширины, что через них перескочит курица. Все такие места Макрияннис отметил на чертеже, который доставил мне его человек. Кроме того, у меня есть начерченный одним афинским беженцем план местности. На нем, как на детском рисунке, изображены домики, сады, колодцы, крошечные человеческие фигурки, пасущиеся на выгонах козы величиной с муравьев, старательно выведены различной формы листья на деревьях разных пород, – но это живописное полотно, как и чертеж Макриянниса, ночью имело сугубо вспомогательное значение. В темноте полагаться надо будет в основном на проводников.

Прибытие Ибрагим-паши серьезно меняло обстановку и усложняло нашу задачу. Египетские стрелки под командой австрийских и французских офицеров – совсем не то, что босняки и албанцы Кутахьи или Кюхин-паши. Даже если ни сегодня, ни завтра штурма не будет, присутствие египтян снижало наши шансы на успех. Они, по крайней мере, знают, что в карауле спать нельзя, чего не скажешь об их товарищах по оружию.

Мы с Чекеи стояли у борта лицом к морю, когда сзади послышалась какая-то возня. Оглянувшись, я увидел, что солдаты разворачивают на палубе ветхий парус, призванный послужить им и подстилкой, и одеялом. Они горячо обсуждали, кому, где и в какую сторону головой нужно лечь, чтобы парусины хватило на всех, хотя видно было, что на всех при любом раскладе не хватит. Притащили второй парус, но способ его укладки вызвал еще более острую дискуссию. Предугадать дальнейшее не составляло труда: сейчас, как обычно у греков, образуются две враждебные партии плюс партия компромисса, не уступающая в упрямстве тем, кого она хочет примирить, выдвинутся вожди, аргументы сменятся оскорблениями и обвинениями вплоть до политических. Вмешиваться было бесполезно. Я ушел в каюту и раскрыл дневник.

За окном холод и мрак, но передо мной дрянное греческое вино, хлеб, сыр, зелень. Грифель не крошится, есть гумэластик, чтобы стереть неудачный оборот или неточно употребленное слово. Как француз, я требователен к стилю. Всю жизнь мы сажаем сад, чтобы гулять по нему в старости; мой дневник – одна из его аллей. Удовольствие от прогулки не должны омрачать мусор, некошеная трава, крапива у ограды.

“Идите вперед, уверенность вас догонит” – советовал ученикам Д’Аламбер. В пятнадцать лет я сделал эту рекомендацию своим девизом. Она казалась мне апофеозом житейской мудрости. Я извлек ее из чулана памяти, сдул с нее пыль, и она вновь засверкала алмазными гранями.

Разговор Григория Мосцепанова с Натальей Бажиной Декабрь 1826 г

У вас там зима, мороз, – а у нас погода, как у вас на Воздвиженье, но дожди редки, сухо. Над берегом – ни тумана, ни дымки. Зима, море остыло и на холоде не курится паром. Ветер есть, а большой волны нет. Этакую толщу воды раскачать – простор надобен, а здесь горизонт близкий, то мыс, то остров. Гляжу с корабля – всё ясное, чистое, хотя день уже к вечеру. В Греции так бывает: свет льется, а откуда – бог весть, словно где-то под тучами незримо подвешена неугасимая лампада. Такая земля.