Узнай у Мосцепанова, права ли я, и если да, пусть скажет, откуда он это взял. Тебе нужно под каким-либо предлогом заехать на гауптвахту и встретиться с ним наедине, но ни в коем случае не действовать нахрапом, а то легко испортить дело. Больше одного раза тебе с ним видеться нельзя, иначе тебя заподозрят в желании что-то у него выведать в обход следствия и донесут в Петербург, значит, ты должен расположить его к себе заранее, до твоего к нему визита.
Прикажи судьям обходиться с ним помягче, облегчи ему пребывание под стражей, и пусть он не от тебя, а как-нибудь стороной узнает, кому обязан этими послаблениями. Хорошо бы кто-нибудь из близких тебе чиновников, инспектируя гауптвахту, как бы невзначай обмолвился при нем, что ты тоже филэллин. Знаю, что это не так, но тебя не убудет, зато ты завоюешь его доверие и вызовешь его на откровенность. О результатах ты, конечно, не забудешь известить любящую тебя тетку.
Слава-те Господи, я в Перми, на гауптвахте, а это не то, что острог. Баня есть, на каменке белье прожарил, и вошей почти не стало. Дали мне постель, в праздничные дни щи варят мясные, по воскресеньям в церковь водят и в торг отпускают. Брат Матвей денег прислал, могу прикупать себе съестного что душа пожелает. Для караула солдатик со мной ходит, но без ружья. Дам ему копейку, и он всё купленное за мной носит. Я иду барином.
Разрешили и письма сдавать на почту, правда, по прочтении их судейским секретарем. Он печать ставит, что посылать дозволяется, без нее не принимают. Плату берут по весу. До Петербурга один лот на полтину тянет, до Казани – 23 коп. До Нижнетагильских заводов тарифа нет, а по верстам насчитали 18 коп. Я взялся сам считать, вышло 14 коп., но их не переспоришь. С упаковкой и печатями выходит недешево. Они сургуч льют не скупясь, бумагу на пакеты берут тяжелую, и весы у них испорчены – много что-то показывают.
Арестантов на гауптвахте двое, не считая меня, оба офицеры. Один жену убил, второй – вор, казенное имущество жидам продавал. Этот со скуки учит нас разным карточным играм, но ты за меня не бойся, на деньги не игрываем. Он бы и рад, да я тоже не дурак, вижу, что у него колода не фабричная. Дамы с четырьмя глазами, вторая пара во лбу, у короля червей одна щека толще другой, как от гнилого зуба раздуло. Рубашки, чтобы крап скрыть, до того пестры, аж в глазах рябит.
В Перми смотреть нечего, кроме Камы. Она, конечно, не Днепр, до Днепра ей как до звезды небесной, и берег лысый – трава и глина, с киевскими горами не сравнить, но тоже крутой, с обрыва в ясную погоду видно, как леса на заречной стороне синими грядами стоят до самого горизонта. А если еще теплым ветром опахнет, от простора душа заходится, как будто обещано мне жить сто лет и горя не знать.
Больше ничего хорошего нет.
Каменных домов мало, церквей каменных всего две. Есть чистый трактир в местности Разгуляй, там же питейные дома, но я в них не хожу и вина не пью. Лишь раз или два зашел спросить, что оно тут стоит. И что, думаешь? Акцизное, как везде, по 30 коп. штоф, а сладкие водки, наливки и настойки, которые идут по вольным ценам, в Перми дешевле, чем у нас в заводах. У нас они дороги, потому что разницу Сигов себе в карман кладет.
Съестное тоже дешево, особенно соленья. Мясом не во всякое воскресенье торгуют, главный товар – рыба, ее и ем, хотя я до рыбы не большой охотник. Кому отдать, чтобы изжарили, всегда найдется.
Май на исходе, ночи стоят светлые, как в Петербурге. В загородном саду малиновки поют, пеночки, соловьи. Слушаю их и мечтаю, как с тобой лягу. Дело мое вдруг приняло благоприятный оборот. Судейские со мной вежливы, не кричат, ногами не топают. Из этого, также из кое-каких сделанных мне намеков я составил мнение, что губернатор, барон Криднер, взял мою сторону. Надеюсь, к осени отпустят.
Осенью здесь ожидается из Астрахани персидская гостья –
Она с низовьев поднимается сюда по Волге, по Каме, а по Днепру не ходит. В Днепре вода не мутная, как в здешних реках, а сладкая и такая чистая, что на трехсаженной глубине солнечные лучи бьют до самого дна. Помню, мальчиком плыл с родителями в лодке, и на донном песке серебряная монетка сверкнула. Ан не донырнешь, глубоко.