Фигура

Христя держалась в доме не как наймычка при хозяйке, а как будто своя родная, живущая у родственника. Она "тягала воду" из колодца, мыла полы, и хату мазала, и белье стирала, и шила себе, Катре и Фигуре, но коров не доила, потому что коровы были "мощные", и их выдаивал сам Фигура соответственными к сему ве- . ликомощными руками. Обедали они все трое за одним столом, к которому Христя "подносила" и "убирала". Чаю не пили вовсе, "бо це пуста повадка", а в праздники пили сушеные вишни или малину - и опять все за одним столом. Гости у них бывали только те пожилые барышни, Журавский да я. При нас Христя "бигала и митусилась", то есть хлопотала, и ее с трудом можно было усадить на минуту; но когда гости вставали, чтоб уходить, Христя быстро срывалась с места и неудержимо стремилась подавать всем верхнее платье и калоши. Гости сопротивлялись ее услугам, но она настаивала, и Фигура за нее заступался: он говорил гостям:

- Позвольте ей свою присягу исполнить.

Христя успокаивалась только тогда, когда гости позволяли ей себя "одеть и обуть як слид по закону". В этом была "ее присяга" - ее служебное назначение, которому простодушная красавица оставалась преданною и верной.

В разговоре между собою Фигура и Христя относились друг к другу в разных формах: Фигура говорил ей "ты" и называл ее Христино или Христя, а она ему говорила "вы" и называла его по имени и отчеству. Девочку Катрю оба они называли "дочкою", а она кликала Фигуру "татою", а Христю "мамой". Катре было девять лет, и она была вся в мать - красавица.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Родственных связей ни у Фигуры, ни у Христи никаких не было. Христя была "безродна сыротина", а у Фигуры (правильно Вигуры) хотя и были родственники, из которых один служил даже в университете профессором, - но наш куриневский Фигура с этими Вигурами никаких сношений не имел - "бо воны з панами знались", а это, по мнению Фигуры, не то что нехорошо, а "якось не до шмыги" (то есть не идет ему).

- Бог их церковный знае: они вже може яки асессоры, чи якись таки сяки советники, а мы, як и з рыла бачите - из простых свиней.

В основе же своего характера и всех поступков куриневский Фигура был такая оригинальная личность, что даже снимает всю нелепость с пословицы, внушающей ценить человека битого - дороже небитого.

Вот один его поступок, имевший значение для всей его жизни, которая через этот самый поступок и определилась. О нем едва ли кто знал и едва ли знает, а я об этом слышал от самого Фигуры и перескажу, как помню.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Я жил в Киеве, в очень многолюдном месте, между двумя храмами Михайловским и Софийским, - и тут еще стояли тогда две деревянные церкви. В праздники здесь было так много звона, что бывало трудно выдержать, а внизу по всем улицам, сходящим к Крещатику, были кабаки и пивные, а на площадке балаганы и качели. Ото всего этого я спасался на такие дни в. Фигуре. Там была тишина и покой: играло на травке красивое дитя, светили добрые женские очи, и тихо разговаривал всегда разумный и всегда трезвый Фигура.

Раз я ему и стал жаловаться на беспокойство, спозаранку начавшееся в моем квартале, а он отвечает:

- И не говорите. Я сам нашего русского празднования с детства переносить не могу, и все до сих пор боюсь: как бы какой беды не было. Бывало, нас кадетами проводят под качели и еще говорят: "Смотрите - это народное!" А мне еще и тогда казалось: что тут хорошего - хоть бы это и народное! У Исайи пророка читается: "праздники ваши ненавидит душа моя", и я недаром имел предчувствие, что со мною когда-нибудь в этом разгуле дурное случится. Так и вышло, да только хорошо, что все дурное тогда для меня поворотилось на доброе.

- А можно узнать, что это такое было?

- Я думаю, что можно. Видите... это еще когда вы у бабушки в рукаве сидели, - тогда у нас были две армии: одна называлась первая, а другая вторая. Я служил под Сакеном... Вот тот самый Ерофеич, что и теперь еще всё акафисты читает [Сакен тогда еще был жив. (Примеч. авт.)]. Великий, бог с ним, был богомолец, все на коленях молился, а то еще на пол ляжет и лежит долго, и куда ни идет, и что ни берет - все крестится. Ему тогда и многие другие в этом в армии старались подражать и заискивали, чтоб он их видел... Которые умели - хорошо выходило... И мне это раз помогло так, что я за это до сих пор пенсию получаю. Вот каким это было случаем.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Полк наш стоял на юге, в городе, - тут же был и штаб сего Ерофеича. И попало мне идти в караул к погребам с порохом, под самое светлое воскресенье. Заступил я караул в двенадцать часов дня в чистую субботу, и стоять мне до двенадцати часов в воскресенье.

Со мною мои армейские солдаты, сорок два человека, и шесть объездных казаков.