Он взял авторучку и размашисто вывел: «Кристоферу от его со-узника Фридриха».
Я бережно положил листок на камин. Он показался мне наиболее сохранным местом во всей квартире.
— Это ваша жена? — Я перевел взгляд на фотографии.
— Да. А это Инге, дочка. Правда хорошенькая?
— У нее прекрасные глаза.
— Она пианистка. Очень талантливая.
— Они живут в Вене?
— К несчастью, да. Я ужасно беспокоюсь за них. В Австрии сейчас так тревожно. Чума расползается. Хотел взять их с собой, но у жены старенькая мама, она не может ее оставить. Все так сложно. — Бергманн тяжело вздохнул, потом зорко взглянул на меня:
— Вы не женаты. — В словах звучало обвинение.
— Откуда вы знаете?
— Это видно… С родителями живете?
— С матерью и братом. Отец умер.
Бергманн что-то невнятно буркнул и кивнул. Как врач, чьи худшие подозрения относительно диагноза пациента подтвердились.
— Вы типичный маменькин сынок. Чисто английская трагедия.
Я расхохотался.
— Должен вам заметить, что в большинстве своем англичане все-таки женятся.
— Они женятся на своих мамочках. Это какой-то рок. Так можно развалить всю Европу.
— Честно говоря, я не вполне улавливаю…
— Это ведет к краху Европы. Первые главы моего романа как раз об этом. Я уже и название придумал. «Дневник Эдипа Итонского». — Лицо Бергманна вдруг озарилось обаятельной улыбкой. — Не переживайте, это еще не конец. Еще все можно исправить.
— Вот и славно, — хмыкнул я. — Вы меня успокоили.
Бергманн закурил и в тот же миг скрылся в облаке дыма, окутавшем его с головы до ног.
— А теперь, — возвестил он, — наступает душераздирающий, но — увы! — неизбежный момент: надо наконец подробненько обсудить ту ересь, то недоразумение господне, ту безбожно преступную тягомотину, в которую мы с вами ввязываемся… Вы прочитали сценарий?
— Вообще-то да, посыльный принес его вчера вечером…
— И? — Бергманн вперился в меня взглядом, явно ожидая продолжения.
— Это еще хуже, чем я мог ожидать.
— Ч
— А как же! И не один раз.
Бергманн просиял:
— Моя работа.
— Да что вы? В самом деле?
— А вы не знали?
— Грешен, никогда не читаю титры… Но позвольте, это ведь одна из лучших немецких картин!
Мои слова явно пришлись Бергманну по вкусу, хотя он и постарался это скрыть.
— Вы бы сказали об этом нашему Зонтику.
— Зонтику?
— Ну да, этому галантерейному красавчику, который давеча с нами обедал.
— Вы об Эшмиде?
Бергманн вдруг насторожился.
— Вы друзья?
— Нет, — усмехнулся я. — Не совсем.
— Поверьте мне на слово, этот Зонтик чертовски символичен. Он олицетворяет собой британскую буржуазную респектабельность. Им вы отгораживаетесь от всего мира: мол, «моя сила — в моих традициях. На моей лужайке не может случиться ничего непристойного, ничего неджентльменского». Англичане думают, что их драгоценный зонтик — это волшебная палочка, взмахнул — и нету Гитлера. Ну а коли Гитлер, вопреки всему, не исчезнет, то можно раскрыть зонтик и произнести заветное заклинание: «а-мне-то-что-за-дело-до-вашего-дождика?» Но это не просто дождик, это смертоносный, кровавый ливень. И зонтик от него не спасет.
— Вы явно недооцениваете достоинства зонтика, — ошарашенно возразил я. — Порой он просто незаменим, взять хоть гувернанток, они так лихо отгоняют им собак на прогулке с детьми… Укол зонтика — весьма чувствительная штука.
— Вы заблуждаетесь… От зонтика мало проку. Вы читали Гете?
— Чуть-чуть.
— Тогда подождите… Я вам кое-что прочитаю. Одну минуту.